— Сидеть, Сезанн, сидеть! — приказал я. — Ты слышишь?

Пес взвизгнул и улегся под пальму.

— Сейчас вернусь, сидеть! — повторял я, пробираясь сквозь толпу людей, которые волочили за собой чемоданы и, похоже, никуда особенно не торопились. Это я спешил. Я охотился за своей Принчипессой.

Выйдя к третьему пути, я огляделся. Женщины с серебристыми волосами, которая напомнила мне Люсиль, нигде не было. Я прошел вдоль всего перрона, смотрел направо, налево, на соседние платформы, пока наконец в расстроенных чувствах не повернул назад. Пожилая дама без вещей подняла на меня жалостливые голубые глаза.

— Вы опоздали, молодой человек, поезд на Ниццу уже ушел, — покачала она головой. — Я только что проводила свою дочь.

Я кивнул ей, сжав губы.

И в самом деле я опоздал и снова остался с пустыми руками и со всеми своими вопросами.

Неужели я действительно видел Люсиль? Возможно ли, чтобы девушка тридцать лет спустя влюбилась в одноклассника, которого презирала? Неужели под именем Принчипессы скрывалась Люсиль?

Легче поверить в лягушку, говорящую по-французски.

Однако факт оставался фактом: поезд до Ниццы отошел от третьего пути в обеденное время. Неоспоримым было и то, что ваш Эркюль Пуаро не намного продвинулся в расследовании дела Принчипессы. В этот момент от его внимания ускользнула молодая женщина в летнем платье, которая с улыбкой разглядывала его с другого конца платформы. Затем она скрылась в здании вокзала.

А потом еще исчез Сезанн!

Беспомощно опустив руки, стоял я возле пальмы, на которой висела пустая цепь. Напрасно я высматривал пса. «Неужели весь день мне суждено провести в бесплодных поисках?» — в отчаянии думал я.

— Сезанн! — кричал я, бегая по вокзалу. — Сезанн!

Что, если он убежал в город и уже попал под колеса автомобиля?

— Сезанн! Сезанн! Сезанн!

Я не обращал внимания на людей, с интересом наблюдающих за моими метаниями. Кое-кто даже посмеивался. Быть может, они принимали меня за восторженного почитателя великого художника.

— Ищите его в Музее Орсэ, — посоветовал мужчина, только что купивший в киоске бутылку водки.

На меня изумленно уставились две девушки в джинсах и с рюкзачками.

— Чего смотрите? Сезанн — это моя собака, — раздраженно объяснил им я.

Подняв глаза, я увидел, что Джанет и Джейн стоят у окна ресторана и стучат мне в стекло.

Через час я сидел в метро. У моих ног, кроткий как овечка, лежал Сезанн с прицепленным к ошейнику поводком. Сначала мой четвероногий друг странствовал по вокзалу, где, по свидетельству очевидцев, не осталось ни одной не помеченной им пальмы. Затем подошел к выходу, откуда принялся облаивать таксистов. Один из них привел дежурного полицейского, у которого потом мне и пришлось выкупать своего пса.

Увидев со своего наблюдательного пункта служителя закона в сопровождении далматинца, Джейн и Джанет немало удивились. А через несколько минут под окнами ресторана появился и я, в сильном волнении. Дамы принялись барабанить мне в окно, и я посмешил сначала к ним, а потом в участок.

— Это ваша собака? — строго спросил дежурный.

Завидев меня, Сезанн радостно завилял хвостом.

Я кивнул.

— Что ты здесь вытворял? — накинулся я на пса. — Я же велел тебе ждать!

— Нужно лучше следить за своей собакой, месье, — сказал полицейский. — Вы повели себя безответственно. В здании вокзала животных нельзя отпускать с поводка. Ваше счастье, что ничего серьезного не случилось.

Мне было нечего ему возразить, и я молча кивнул. Стоило ли объяснять стражу порядка, какие обстоятельства могут заставить человека оставить на минутку свою собаку без присмотра под пальмой? Думаю, нет. Ни слова не говоря, я расписался в квитанции, заплатил штраф и освободил Сезанна.

Выходя с Сезанном из метро на станции «Одеон», я размышлял о том, что пережил не лучшее и не худшее воскресенье в жизни. В целом, оснований для недовольства не было, несмотря на провал операции «Голубой экспресс», ведь теперь я точно знал, что Джейн Хэстман — не Принчипесса. (Раньше мне и в голову не могло прийти такое, но практика показала, что нет ничего невозможного.) Кроме того, я обнаружил двух женщин, ожидавших отправления поезда на Ниццу, одна из которых выглядела точь-в-точь как Люсиль тридцать лет спустя, и это наблюдение неожиданно расширило круг подозреваемых. В конце концов, Сезанн семенил рядом, здоровый и радостный, что можно было считать маленьким чудом, учитывая бешеное движение в окрестностях Лионского вокзала.

Итак, я был доволен, хотя и чувствовал легкую усталость, когда повернул с бульвара Сен-Жермен на Кур-дю-Коммерс-Сент-Андре.

В этой узенькой улочке, переполненной разными лавочками и кафе, царила оживленная суматоха, и я решил плыть по течению. Меня несло мимо великолепного сувенирного магазина, где продавали надувные шары из бумаги, пиратские корабли и часы с боем; потом мимо «Прокопа» — одного из старейших ресторанов в Париже и ювелирной лавки «Гарем», собравшей все лучшее из сокровищниц Востока. Стройная молодая женщина в изумрудной тунике и с высоко подвязанными пышными волосами зачарованно смотрела на витрину с украшениями. Когда рядом с ней остановилась влюбленная пара, девушка чуть отошла в сторону и вдруг повернулась ко мне.

— Здравствуйте, месье Шампольон, — кивнула она мне, смущенно улыбаясь.

Должен признать, события последних дней приучили меня ничему не удивляться. В том числе приветствию незнакомки, знающей откуда-то мою фамилию. Я чувствовал себя принцем из сказки, которому на каждом шагу попадаются красавицы. Некоторые из них загадывают ему загадки, а потом исчезают ни с того ни с сего.

Я внимательно посмотрел на девушку в зеленой тунике. Теперь ее лицо показалось мне знакомым, но все равно я не узнавал ее.

Случалось ли вам, скажем, встретить где-нибудь на пляже учительницу своего сына? То есть не в нормальной для нее обстановке классной комнаты, а на фоне неба и моря? И вот вы смотрите на нее и понимаете, что ее лицо вам знакомо, однако, вырванное из привычного контекста, оно не ассоциируется у вас ни с чем конкретным. Вот лучший пример того, как работает наш мозг.

Девушка заложила растрепавшуюся прядь волос за ухо и покраснела.

— Привет, Одиль, — сказал я.

Обмениваясь вежливыми фразами с застенчивой кондитершей из моего квартала, я уже не в первый раз за этот день подумал о том, что человеческий глаз — самый чувствительный прибор из когда-либо созданных природой — способен воспринимать только внешнюю сторону вещей. В основном он скользит по их поверхности, направляемый нашим субъективным восприятием, которое сильно ограничивает видение, приспосабливая его к созданной нами же действительности, состоящей из того, что мы уже знаем, и того, что мы ждем от будущего. Но случается, свет падает под другим углом, обнаруживая иллюзорность нашего мира. И тогда вечно обсыпанная мукой дочь булочника вдруг превращается в восточную красавицу, которая — собственно, почему бы и нет? — может оказаться и Принчипессой с тем же успехом, что и любая другая девушка из прошлого, и вам в голову не придет подозревать ее в чем-либо подобном. «Вы видите меня и не видите», — писала мне Принчипесса. Эти мудрые слова можно отнести к кому угодно.