— Сделаем, барин, — жизнерадостно ухмыльнулся шофер.

Ехали около получаса. Сначала в сторону центра, потом от него. «Далековато же они выгуливают собачку», — подумал Мурманцев, когда машина объекта остановилась. Это был почти что другой край города. Район не бедный, напротив. Улицы пестрели названиями торговых салонов, ресторанов, выставочных центров. Мелькнули по пути игорный дом, косметический салон, несколько частных театров. Коротыш с усилием выпростал дородные телеса из автомобиля, дернул за поводок собачонку. Останавливая машины растопыренной ладонью, перешел на другую сторону улицы. Мурманцев из такси проследил его путь до трактира под вывеской «Маргиналии».

— Знаешь это заведение? — спросил он извозчика.

— Слыхал чего-то. Собираются там всякие… — Тот покрутил рукой в воздухе. — Ну эти… вроде художники. Мазилы какие-нибудь.

Мурманцев расплатился и направился к кабаку. То, что там собираются «всякие художники», было видно из названия. Только вот чем здешняя трактирная богема занимается, помимо своих художеств, отчего проявляет такой пристальный интерес к чужой частной жизни?

Болонку коротыш оставил на привязи у входа. Она жалась к стене, тонко, беспокойно повизгивала. Мурманцев снял очки и вошел.

В трактире было сумрачно, дымно и неожиданно уютно. Играла тихая музыка. Кабак небольшой, но позади главного зала, находились, скорее всего, и другие, под заказ. Мурманцев заметил несколько дверей. К одной из них пробирался объект. Пару раз его окликнули от столиков и назвали Петром Иванычем. Он сердито отмахивался: «Потом, потом».

Мурманцев сел за пустой столик в углу у входа, чтобы видеть весь зал. К нему подлетел официант:

— Чего желаете?

Мурманцев был сыт по горло — объелся в кондитерской пирожными, тем не менее пожелал «Нарзан» и салат из сладкого перца. Потом стал разглядывать публику. Внимание привлек одиноко сидящий у дальней стены человек немного мрачного и раздерганного, явственно одухотворенного вида. Мурманцев сразу понял, что это поэт, и даже попытался вспомнить, где его видел раньше. Одухотворенный человек курил сигарету, на столе перед ним стояла переполненная пепельница, ополовиненная бутылка «Смирновской» и большая хрустальная бадья с салатом. Бросив окурок, поэт налил стопку, выпил и зачерпнул ложкой салат. Потом повел головой, угрюмо оглядывая зал, ничего интересного не нашел и зажег следующую сигарету.

В десяти метрах от огорченного поэта сидела компания, сдвинув столики. Главенствовал в ней небольшой, но вальяжный, франтовато одетый человечек с крупным носом, бегающими глазами и громким голосом. Остальные тоже выглядели типичными богемными экземплярами. То ли газетными литераторами, то ли живописцами-экспериментаторами, то ли разорившимися меценатами. На худой конец построчно оплачиваемыми критиками. На столиках между ними стояло несколько штофов и пара графинчиков. Компания о чем-то спорила, Мурманцев не стал вникать.

Несколько человек за другими столиками просто насыщались. Может быть, они и имели какое-то отношение к миру искусства и его маргиналий, но ничем этого не выдавали.

Ведомый Петр Иваныч быстро вернулся из задних комнат и плюхнулся на стул чуть в стороне от дискутирующих служителей питейных муз. Щелкнул официанту и заказал «как обычно».

Мурманцев встал и двинулся к стойке бара.

— Скажи-ка, любезный, где тут уборная?

— А вот там, сударь. — Улыбчивый юноша в очечках показал направление.

— Там? — переспросил Мурманцев, как будто удивившись. — А тогда что там? — Он ткнул двумя пальцами в сторону двери, за которую наведывался объект.

— Там у нас, сударь, отдельный кабинет для господ, желающих конфиденциальности. У нас таких несколько.

— Угу, — сказал Мурманцев и посмотрел на объект. Тому уже подали тарелку лапши под соусом и запотевший шкалик водки. Петр Иваныч принялся уплетать лапшу с таким азартом, что Мурманцев почти слышал хруст у него за ушами. — А скажи-ка еще, любезный, где я мог видеть вот этого почтенного господина?

— Не имею представления, сударь, — улыбнулся юноша. — Петр Иваныч известный человек.

— Неужто писатель?

— Что вы, сударь, господин Лапин чиновник театральных дел. А кроме того, он телепат.

Мурманцев заинтересовался.

— Как? В самом деле?

На лице юноши снова всплыла счастливая улыбка.

— По крайней мере, он сам в этом уверен. Хотите фокус, сударь?

— Ну-ка, ну-ка.

— Сейчас я ему мысленно радирую.

Юноша повернулся к господину Лапину и позвал:

— Петр Иваныч.

Театральный чиновник с трудом оторвался от лапши и недовольно поглядел на него.

— Ну чего тебе? — Потом скользнул взглядом по Мурманцеву и проворчал: — Часы у тебя над головой, дурень.

— Видали? — Юноша тихонько смеялся.

— Ты спросил у него, сколько времени? — Мурманцев притворился наивным.

— Как бы не так. Просто Петр Иваныч очень хороший физиогномист. Он увидел вас и решил, что я показываю вам его телепатические способности. А про время — это самый распространенный вопрос, первое, что приходит на ум. Вот он и ответил на него.

— А о чем ты думал ему на самом деле?

Юноша улыбнулся еще шире.

— Я сказал ему, что он надутый фазан. Немножко другими словами. И еще, сударь, — юноша помедлил и доверительно понизил голос, — не садитесь с ним за карточный стол. Обдерет до нитки.

— Что так? Передергивает?

— Ни в коем случае. Петр Иваныч честный человек. Но он будет угадывать по лицу, какие карты у вас на руках. Он очень талантливый, наш Петр Иваныч.

Господин Лапин тем временем откушал и присоединился к галдящей подвыпившей компании. Мурманцев вернулся к своему салату из красного перца. Прислушавшись, он с некоторым огорчением обнаружил, что питомцы муз подвергают обстоятельному разбору достоинства и недостатки обслуживания в доме терпимости, который держат обосновавшиеся в городе японцы.

— Японки — лучшие в мире профессионалки, — настаивал один. — Вообще самураи — гении секса.

— Я слышал, они себе между… ну, вы понимаете… разные приспособления вставляют.

— Например, зубы, — гоготнул кто-то. — Не ходи к ним, Жорж, откусят.

— Империя Техно, — поддакнул другой. — У них на такое фантазия хорошо работает.

— А правда, что у них гетеросексуальные отношения преследуются законом?

— Страна однополой любви. Очень романтично, я бы сказал…

— Нет, правда? А откуда они детей берут?

— В пробирках делают.

— О, желтолицые рабы любви! — продекламировал, подвывая, худосочный рифмоплет с растрепанным чубом на глазах. — Сколь неги темной в ваших позах! Сколько блаженства в узких бедрах! Грудей всхолмленья, и огнедышащее жерло в курчавых облаках томленья!