с такой же фамилией в других местах. Не все это видели, иначе разъехались бы. Только много позже я поняла, что отец ждал ареста каждый день: и до войны, и после, когда повторно брали самых разных людей. Он был партийный, в анкете писал: «Отец репрессирован», никогда от него не отказывался. Фотография деда в форме царского офицера по-прежнему открывала семейный альбом. И по сей день я благодарна отцу за то, что у нас в доме не было атмосферы страха. Мы знали: наш папа никого не боится. Это имело большое значение для всех нас. Самый старший брат, фронтовик, теоретик уголовного права, жизнь положивший на попытки смягчения, как он говорил, «нашего самого жестокого в мире уголовного кодекса», скончался в 1983 году; другой – Селим Омарович Хан-Магомедов, искусствовед, ученый с мировым именем. Он всегда шел наперерез потоку, в первую очередь в своей науке. В советское время это было очень сложно.

А кто вам из родителей был ближе?

Они были очень разные. Отец как-то сидел с нами, мне было лет шестнадцать, и задумчиво сказал: «Да, вам, девочкам, нельзя выходить за дагестанцев». Хотя мы, видит Бог, и не собирались. «Вы – люди русской культуры. Никто из вас с дагестанцем жить не сможет». Помолчал и сказал замечательную фразу: «С дагестанцем может жить только такой ангел, как ваша мама». Мама – из-под Суздаля, из села Вишенки, умела утишить его непредсказуемую вспыльчивость, мягко, мило привести отца в чувство. Он отдавал себе в этом отчет, это видно по его словам.

Отец говорил: «В Дагестане мужчины не врут». Врать считалось бесчестным. Это было, конечно, до революции. Он рассказывал, как его отец перегонял как-то большое стадо баранов – так называемую баранту, а на межах стояли вооруженные люди. На вопрос «Чья баранта?» почему-то надо было сказать, что не его. Гаджи-Курбан, мой дед, потом говорил: «Не буду же я врать из-за какой-то тысячи баранты!» Он сказал, что его, и у него все отобрали. Отец тоже просто не умел врать.

Дома у нас был культ образования, все должны были учиться на пятерки, других отметок отец не представлял. «Твоя четверка для меня все равно что двойка».

Учеба вам легко давалась?

Первые три класса, видимо, даже слишком легко. Как-то отец при мне сказал маме: «Она десять минут тратит на уроки и получает пятерки. У нее же не выработается работоспособность». И предложил мне перескочить через четвертый класс: «Хочешь, возьми учебники за четвертый класс и за лето подготовься к экзаменам. Если подготовишься, я договорюсь с директором – соберут экзаменационную комиссию, а не подготовишься, пойдешь в четвертый; твое дело». Я знала, что он не будет обижаться, сердиться, он полностью предоставил это дело мне. После четвертого класса тогда сдавали устную и письменную арифметику, русский язык, а мне надо было еще сдавать ботанику, географию, историю. Нас вдвоем с младшей сестрой отправляли на лето к маминой подруге под тогдашний Загорск. И там, вдалеке от родителей, во дворике на окраине города я готовилась к экзаменам. Когда приехала, папа спросил: «Подготовилась?» – «Да, папа». Он договорился, чтобы у меня приняли экзамены, я все сдала и пошла в пятый класс. Первые дни меня встретил полный афронт одноклассниц. Причем я еще никак не успела себя проявить скажем, задрать нос и т. д. Нет, их возмутил сам факт: «Зачем перескочила? Никто не перескакивает, а ты, выскочка, перескочила». Только много-много позже, буквально лет десять назад, я поняла, что это явление можно назвать реликтами общинного мышления. Каждый раз после уроков меня провожали двадцать одноклассниц: «Мы тебя изобьем». А я из-за гордости не шла сразу домой, где меня старшие взяли бы под защиту, а долго ходила по Сокольникам, пока девчонки от меня не отвязывались. Но на следующий год меня уже избрали председателем совета отряда, отношения наладились.

Мне все предметы давались легко, но физику и математику я с большим трудом дотащила до конца десятого класса на пятерку. Получила медаль и больше не хотела заниматься подсчетами, все-таки я гуманитарного склада.

Как вы воспитывали свою дочь Машу? В такой же системе?

Ей с раннего детства было внушено: «Можешь делать все, что угодно, лишь бы это не мешало другим». Потом оказалось, что это и есть принцип свободы. Я ненавижу насилие над личностью: мужа – над женой, жены – над мужем, родителей – над детьми, что в нашей стране укоренено и легко применяется.

В старших классах и в студенческие годы ограничение было одно: дочка должна быть дома не позже половины двенадцатого. И когда однажды на втором или третьем курсе она позвонила – захотела переночевать у подруги, а утром пойти в университет, до которого оттуда было ближе, я сказала: «Спрошу у папы, что он скажет». Мой муж, Александр Павлович Чудаков, сказал: «Нет, пусть возвращается. Девочка должна ночевать дома». Она вернулась, разумеется, крайне недовольная и спросила меня: «Сколько же мне так возвращаться в половине двенадцатого?!» И сама попала на наживку. «Я тебе точно скажу: до замужества». Она наивно спросила: «А потом?» «А потом за тебя будет отвечать твой муж. Может, ему будет нравиться, что ты приходишь в пять утра. Это уже будет ваше с ним дело».

Вы ведете рубрику «Успеть прочесть» в журнале «Семья и школа», «Русским языком вам говорят» на радио «Русская служба новостей». Видите ли вы результаты этой деятельности?

Хотя я урожденная москвичка, всегда физически ощущала своего читателя и слушателя вплоть до Тихого океана, хотя во Владивосток попала только в 2006-м – и проехала на машине до Москвы. У нас такая большая страна, что даже один процент населения – это около полутора миллионов. И меня вполне устраивает, если этот процент меня слышит, читает и что-то интересное от меня узнаёт.

Это работа на настоящее или будущее?

У нас всё любят откладывать на потом. Советская власть делала все для того, чтобы сегодняшнего дня не существовало, а было только прошлое и будущее. «Осталось два года до исторического двадцать четвертого съезда. Осталось полтора года до конца пятилетки». Мы должны были пробегать, не замечая текущее в этот момент – самое ценное! – время. Некоторые философы говорят, что существует только настоящее. Для меня существует в настоящем и прошлое – детство, родители, не говоря уже о муже, все они всегда со мной.

Но в ответ на ваш вопрос могу сказать: наверное, я работаю на настоящее, которое скажется, возможно, и в будущем.

Чем отличаются нынешние студенты Литературного института, где вы