Ханс кивнул головой в знак согласия, так как такое дело было ему вполне по душе, и ушел делать необходимые приготовления.

Мы со Стивеном тоже кое-что предприняли для своей защиты: развели большие сторожевые костры и расставили часовых.

Наступила ночь. Ханс и его товарищи потихоньку, словно змеи, отправились на разведку. Глубокая тишина изредка нарушалась меланхоличным пением, сменявшимся ужасными криками, когда арабы начинали хлестать своими бичами невольников. Один раз раздался выстрел.

– Они заметили Ханса, – сказал Стивен.

– Не думаю, – ответил я. – Если бы это было так, они стреляли бы больше чем один раз. Это либо случайный выстрел, либо они убили какого-нибудь невольника.

После этого долго ничего не было слышно, пока наконец передо мною не появился Ханс, выросший словно из-под земли. За ним я увидел фигуры мазиту и другого охотника.

– Ну, рассказывай, – сказал я.

– Мы все разузнали, баас. Арабам все известно. Хассан послал им приказание убить бааса. Хорошо, что баас не пошел к ним. Они собираются напасть на нас завтра на заре, если мы не оставим этого места.

– А если оставим? – спросил я.

– Тогда, баас, они нападут на нас, лишь только мы тронемся с места.

– Конечно. Еще что-нибудь скажешь, Ханс?

– Да, баас. Эти два человека подползли к невольникам и говорили с ними. Невольники очень грустны. Многие из них умерли от боли сердца, потому что всех их оторвали от своих домов и они не знают, куда их ведут. Я сам видел, как умерла одна женщина. Она разговаривала с другими женщинами и казалась совсем здоровой, только сильно усталой. Вдруг она сказала громким голосом: «Я умираю, чтобы вернуться сюда в виде духа и преследовать этих демонов до тех пор, пока они сами не сделаются духами». Потом она призвала бога своего племени, сложила руки на груди и пала мертвой. Только, – прибавил Ханс, задумчиво сплевывая на землю, – она не совсем упала, потому что хомут удержал ее голову. Арабы сильно рассердились за то, что она прокляла их и умерла. Один из них подошел к ее трупу и ударил его ногой, а потом застрелил ее маленького мальчика, который был болен. К счастью, он не заметил нас, потому что мы были в темноте и далеко от огня.

– А еще что, Ханс?

– Эти люди, баас, отдали свои ножи двум самым сильным невольникам, чтобы они могли перерезать веревки, которыми они связаны, и освободить себя и своих братьев. Но, быть может, арабы найдут эти ножи. Тогда мазиту и другой человек потеряют их. Вот и все. Нет ли у бааса немного табака?

– Теперь, – сказал я Стивену после ухода Ханса, – нам остается либо немедленно попробовать бежать от этих джентльменов – правда, тогда нам придется бросить на произвол судьбы эту женщину с ребенком, – либо остаться здесь и ждать нападения.

– Я никуда не уйду, – мрачно сказал Стивен. – Было бы низостью покинуть эту несчастную женщину. Кроме того, нам не удастся уйти. Ведь Ханс говорит, что они следят за нами.

– Тогда придется ждать нападения.

– Есть третий выход, Квотермейн: напасть на них.

– Это идея! – сказал я. – Пошлем за Мавово.

Мавово пришел и сел перед нами. Я рассказал ему, в чем дело.

– У моего народа есть обычай не ждать, пока нападут на тебя, а нападать самому. Однако, мой отец, на этот раз мое сердце против этого. Ханс говорит, что этих желтых собак шестьдесят и что все они вооружены винтовками. Между тем нас всего пятнадцать человек, так как мы не можем положиться на носильщиков. Кроме того, он говорит, что их лагерь укреплен и охраняется часовыми. Поэтому трудно будет застигнуть их врасплох. Но мы, отец, тоже в укрепленном месте, и нас тоже невозможно застигнуть врасплох. Кроме того, люди, которые мучат и убивают женщин и детей, должны быть трусами. Поэтому я говорю: «Подожди, пока буйвол либо сам нападет, либо убежит». Но окончательное слово за тобой, мудрый Макумазан, Бодрствующий В Ночи. Говори ты, состарившийся в войнах, я повинуюсь тебе.

– Ты говоришь хорошо, – ответил я. – Но вот что еще пришло мне на ум: арабы могут спрятаться за невольников, и нам придется стрелять по ним, не причиняя арабам вреда. Итак, Стивен, мне кажется, что мы всесторонне обсудили положение.

– Да, Квотермейн. Только я думаю, Мавово не прав, думая, что эти негодяи могут изменить свое намерение и уйти.

– Вы, молодой человек, становитесь очень кровожадным для орхидиста, – заметил я, смотря на него. – Что касается меня, то я надеюсь, что Мавово прав.

– До сих пор я был очень мирным человеком, – ответил Стивен. – Но вид этих невольников, эта женщина, привязанная к дереву и обреченная на смерть…

– Это вполне естественное чувство, – сказал я. – Однако, раз мы пришли к определенному решению, надо приняться за дело и позаботиться, чтобы эти арабские джентльмены встретили с нашей стороны надлежащий прием, когда вздумают нанести нам визит.

Мы сделали все приготовления, какие были в наших силах. Укрепив, насколько было возможно, колючую изгородь нашей бома, мы развели снаружи ее большие костры. После этого я указал каждому охотнику его место, осмотрел их ружья и удостоверился, достаточно ли при каждом из них патронов. Потом я заставил Стивена лечь спать, пообещав разбудить его со следующей сменой. Однако я не собирался этого делать, так как хотел, чтобы он чувствовал себя бодрым в своем первом сражении. Убедившись, что он спит, я сел на ящик и задумался. Сказать правду, в глубине своей души я чувствовал себя не совсем спокойным. Начну с того, что я не знал, как поведут себя под огнем наши двадцать носильщиков. Их может охватить панический страх, и они бросятся бежать. В последнем случае я решил позволить им покинуть бома, так как паника – вещь заразительная. Но больше всего беспокоила меня плохая позиция, которую мы занимали. Вокруг лагеря росло много деревьев, которые могли служить для нападающих хорошим прикрытием. Кроме того, они могли укрываться от наших пуль в камышах, растущих по берегу ручья. Но что больше всего внушало мне опасения – это склон лежавшего позади нас холма, поросшего густой травой и кустарником, поднимавшимся до гребня на протяжении двухсот ярдов. Если арабы обойдут нас с этой стороны, они могут стрелять прямо в бома. Кроме того, если ветер будет благоприятным, они смогут поджечь наш лагерь или напасть на нас под прикрытием дымовой завесы. Но, по особенной к нам милости судьбы, ничего этого не случилось по причине, которую я сейчас изложу.

Я всегда находил чрезвычайно утомительным час, предшествующий ночному или, вернее, предрассветному нападению. Обыкновенно к этому времени все, что может быть сделано, бывает готово и приходится сидеть праздным, физическое и моральное состояние находится в самой низшей степени упадка, словно ртуть в термометре. Ночь умирает, день еще не родился. Вся природа ощущает влияние этого часа. В этот час снятся дурные сны, дети просыпаются и плачут, вспоминается то, что было давно забыто, и колеблющийся дух погружается в глубины Неизвестного. Поэтому не удивительно, что в данном случае я испытывал тягостное состояние. По многим признакам я знал, что утро близко. Спящие носильщики ворочались и бормотали во сне, лев перестал рычать и удалился в свое логово, где-то прокричал бдительный петух, ослы поднялись и начали теребить свою привязь…