Сейчас он буквально сверлил меня немигающим взглядом своих голубых глаз.

— Бывают моменты, когда играть надо жестко. Bloomfield Weiss не стоило красть наш контракт. Но они сделали это — и они сделали жестко. Я должен был показать им и всем остальным, что по части жесткости всегда их переиграю.

— А детей не жалко?

— Если идея Favela Bairro действительно хороша настолько, как представляется нам, она рано или поздно получит финансирование. Не забудь, что именно Dekker вернула международные капиталы на рынки Латинской Америки, причем тогда, когда все остальные банки повернулись к ней спиной. Мы организовали более двадцати миллиардов долларов для финансирования этого региона. И тебе известно, что эти деньги позарез нужны латиноамериканцам. Теперь они научились использовать их с умом, инвестируя средства в создание рабочих мест и модернизацию инфраструктуры.

Рикарду видел, что его речь меня не слишком убедила.

— Ну ладно, я не буду делать вид, что это и было главной причиной, побудившей меня превратить Dekker в то, чем он стал. Но это один из важных результатов моей работы, и я горжусь им.

— А деньги, которые вы на этом зарабатываете?

— Брось, Ник! Ведь и ты из-за денег у нас оказался!

— Да, но…

— Что — но?

— Мне нужны были деньги для чего-то. Чтобы купить свободу — и делать то, что я хотел бы делать всю жизнь.

— И?

— И… — Я заколебался, ища точное определение. — И мне кажется, что в компаниях, подобных Dekker, деньги становятся и целью, и самоцелью.

Рикарду потер подбородок.

— Я понимаю. Но все не совсем так, как тебе видится. Я говорил и говорю, что мне нравятся люди, которые голодны, люди, которым нужно заработать деньги. И они их зарабатывают — для себя и для компании, а это значит, что дела в компании идут вверх. И это хорошо. Но дело вовсе не в жадности.

— А в чем же?

— Деньги — это способ вести счет. И мне, наверное, хочется, чтобы, когда партия закончится, у меня было больше всех очков.

— И что потом?

Рикарду улыбнулся.

— Хороший вопрос. Не знаю. Наверное, для меня эта партия не закончится никогда.

Мы замолчали. Каждый из нас обдумывал сказанное и услышанное. Пожалуй, мы оба были удивлены тем, какой личный оборот принял разговор. Я вспомнил надпись на майке. «Who dies with the most toys wins». В игре Рикарду участвовал весь мир, и богатые, и бедные.

Он сделал знак стюардессе и заказал коньяк. Я попросил виски. Мы сидели, комфортно устроившись в огромных креслах салона первого класса, и потягивали напитки.

— Мой отец тоже участвовал в этой игре. И проиграл, — сказал Рикарду.

— Джейми говорил, что он бизнесмен в Венесуэле.

— Был. Он умер пятнадцать лет назад.

— Прошу прощения.

— Он тоже организовывал контракты — в нефтяной промышленности. В пятидесятых приехал в Каракас из Аргентины и сумел выстроить довольно обширный портфель интересов. Но в конце концов не подрассчитал силы. На дворе был восьмидесятый год — как раз после второго прыжка цен на нефть. Он считал, что цена дойдет до сорока долларов за баррель, а она упала до шести. Выпивал он всегда, но после этого запил всерьез. Сгорел за четыре года. Наследства нам практически никакого не досталось, пришлось пробиваться самим. И я этим горжусь. Мы его почти и не видели. Он постоянно был занят, а я учился в частной школе в Англии. Хотя, наверное, я все-таки унаследовал его нюх. Надеюсь только, что мне, в отличие от него, удастся сдержаться, если игра зайдет слишком далеко.

— Значит, соревнование?

Рикарду на секунду задумался.

— В каком-то смысле — да. Мне действительно хотелось бы, чтобы он видел, чего я добился. Когда он был жив, мне нечасто перепадали похвалы. Может быть, теперь он был бы мною доволен.

— А ваша мать?

— О, не думаю, что она знает, чем я занимаюсь, или что ее это вообще заботит. Главное, чтобы у меня хватало денег поддерживать ее банковский счет на плаву.

— А Эдуарду? Он тоже пошел в отца?

Рикарду грустная усмехнулся.

— Нет, он унаследовал другие черты.

Мне страшно хотелось спросить, что имелось в виду, но по тону собеседника я почувствовал, что и так зашел дальше, чем следовало. Он был редким, завораживающим человеком, и моему самолюбию льстило то, что он настолько раскрылся в разговоре со мной. Но не была ли манипуляцией сама эта откровенность? Если и была, то в данном случае она достигла цели.

Рикарду поставил свой стакан на столик и повернулся ко мне.

— Ник, я знаю: то, что ты увидел, нелегко переварить. Я знаю, что ты сейчас сомневаешься в сути того, что мы делаем. И я с уважением к этому отношусь. Честное слово. Я предпочитаю иметь дело с людьми, которые сомневаются в самих основах, чем с теми, которые послушно делают то же, что и все вокруг. Так что думай, сомневайся. Но не обманывайся: нельзя работать в финансах, получать дивиденды, снимать сливки — и избегать крутых и жестких решений.

Его голубые глаза внимательно изучали меня. Взгляд открытый, честный. Он действительно верил в то, что говорил. Глаза убеждали, зазывали, гипнотизировали. «Будь с нами», — словно говорили они.

— Я хочу, чтобы ты работал в Dekker. Ты будешь в самой гуще самого захватывающего рынка во всей мировой финансовой системе — и ты получишь от этого массу удовольствия. Ты сможешь во многом быть полезен для нас. Но ты должен быть предан делу. Если ты не веришь в то, чем занимаешься, то возвращайся к своим русским книжкам. Решать тебе.

Я сглотнул слюну. Я вспомнил, что, когда собирался работать в Dekker, передо мной стояла та же дилемма. Тогда я решил, что, если уж я собираюсь преуспеть в финансах, то должен принять и соответствующую этическую систему. Она не была аморальной, она была вне морали. Как сказал Рикарду, причина хаоса — в людях, они делают страну такой, какая она есть. То же самое можно сказать и о России. Отцу Изабель нравился рассказ Толстого о хозяине и работнике — он сам был не чужд душевного благородства. Но хозяин поступил глупо, настояв на том, чтобы ехать в пургу, вместо того, чтобы переждать ее на постоялом дворе. Кроме того, в реальном мире хозяева не жертвуют жизнью ради спасения слуг.

Я вспомнил Корделию и натянутого как струна мальчишку с широкой улыбкой и жесткими расчетливыми глазами. Я отвернулся от Рикарду и уставился в темное небо над Атлантикой.

В пятницу утром в офисе меня ждала неожиданно теплая встреча. Дейв, Мигел, Педру, Шарлотта, люди, которых я едва знал, — все подходили ко мне, чтобы справиться о здоровье. Хотя я проработал в Dekker меньше двух недель, а в самом офисе провел всего-то три дня, ко мне отнеслись, как к своему. Признаюсь, это было приятное чувство.