Конец октября ознаменовался набегом флота на Пиллау и полным уничтожением крепости, а конец ноября — первой в истории схваткой немецкого Флота открытого моря с русским Балтийским флотом.

Адмиралы Тирпиц и Шеер смогли-таки уговорить Вильгельма II выпустить немецкие дредноуты на Балтику. И 28 ноября около Эзеля на траверзе банки Неупокоева сошлись два флота. Бой длился двое суток и обеими сторонами был объявлен победой. Русские потеряли два броненосца, выбросившихся на берег Эзеля в таком состоянии, что об их ремонте и думать было невозможно, и крейсер «Палладу», а немцы в самом сражении потеряли только «Принца Адальберта», однотипного с потерянным в Готландском сражении «Фридрихом Карлом», и более современный броненосный крейсер «Блюхер». Но уже при отходе русские подводные лодки добились торпедных попаданий в изрядно избитые однотипный с погибшим «Позеном» «Рейнланд» и более новый «Тюринген», вследствие чего оба корабля до немецких портов так и не дошли. То есть в основной части сражения «по очкам» победили немцы, а в целом, особенно с учетом того, что еще три немецких дредноута, среди которых был однотипный с «Кенигом» только вошедший в строй «Гроссер Курфюрст», требовали не менее чем полугодового ремонта, победа явно осталась за нами. Впрочем, русские дредноуты тоже оказались сильно избиты и нуждались в долгом доковом ремонте. Так что к концу года активность обоих флотов на Балтике заметно снизилась, во многом еще и потому, что уже к середине декабря Балтийское море стало превращаться в этакий суп, где вместо клецек плавали мины. Начали это немцы, решив хотя бы таким образом обезопасить подходы к своим портам. Но после Эзельского сражения тем же самым занялись и русские.

На Черном море было поспокойнее. Получить из Англии два линкора, один из которых был заказан с ноля, а второй перекуплен у Бразилии еще на стапеле, турки до начала войны так и не успели. А остальной их флот был не только куда слабее нашего Черноморского, но и находился в столь потрепанном состоянии, что наши эсминцы позволяли себе вступать в перестрелки даже с турецкими броненосными крейсерами. Единственной головной болью на Черном море у нас был немецкий линкор «Гебен», в сопровождении легкого крейсера «Бреслау» прорвавшийся туда из Средиземного. Ну или англичане его туда пропустили, чтобы затруднить нам возможную атаку проливов и вообще создать нам массу неприятностей. Потому что весь прочий турецкий флот в полном составе ни на то, ни на другое был не способен… Уж больно интересные объяснения этому прорыву предоставила английская сторона. Они неделю — со 2-го по 8 августа — имели постоянный контакт с «Гебеном», но ни разу не попытались его обстрелять. Более того, если «Гебен» начинал движение на запад, к Гибралтару, англичане тут же натравливали на него превосходящие силы, а едва он разворачивался на восток — преследовавшие немецкие корабли британские силы тут же уменьшались до незначительных величин. Англичане объясняли эти телодвижения то желанием не допустить «Гебен» до французских транспортов, переправляющих войска из Северной Африки и охраняемых всем французским флотом, то неотложным наблюдением за австро-венгерским флотом, который-де должен был вот-вот выйти в море, то просто тем, что их капитаны неправильно поняли приказы. Но в свете открывшейся информации о предложениях англичан Германии, сделанных 1 августа, я был почти уверен, что прорыв «Гебена» не случаен. Так что план англичан можно было считать вполне удавшимся.

Уже 2 октября «Гебен» обстрелял Одессу. К тому моменту всем стало окончательно понятно, что Австрийский фронт рухнул, и немцы были готовы схватиться за любую возможность хоть как-то отвлечь русских и оттянуть хотя бы часть их сил с этого направления. Поэтому ничем иным, как провокацией, направленной на втягивание Турции в войну, это действие немецкого адмирала Сушона, на днях назначенного главнокомандующим всем турецким флотом, быть не могло. И вот ведь стервец — в Севастополь не полез, поскольку знал, что на этом театре военных действий только главная военно-морская база Черноморского флота в достаточной мере защищена береговой обороной, а вот крупнокалиберные батареи, защищающие Одессу и Керчь, в 1911 году попали под секвестр. Выпустив около сотни снарядов главного калибра, что привело к сильным разрушениям и гибели семидесяти человек (почти все были мирными обывателями), «Гебен» безнаказанно ушел, полностью добившись своей цели. На следующий день Российская империя объявила войну Османской. Вот только к снятию с Австрийского или Германского фронта хотя бы одной дивизии это не привело. До введения в строй двух наших линкоров, находившихся у достроечной стенки, «Гебен» мог бесчинствовать на Черном море вполне беспардонно, но никаких возможностей провести крупную десантную операцию там турецкий флот не имел. А в Закавказье, где мы на первоначальном этапе собирались только обороняться, сил у нас для этого было вполне достаточно.

На следующей неделе главные силы Черноморского флота совершили набег на порт Зонгулдак, откуда осуществлялись основные поставки угля для турецкого флота, и превратили его в руины, отомстив за рейд на Одессу. А напротив выхода из Босфора заняли позиции русские подводные лодки и эсминцы под прикрытием нескольких крейсеров и броненосцев. От минных постановок в Босфоре я решил пока отказаться, поскольку нам же потом их и тралить, но беспрепятственно впускать «Гебен» снова в Черное море был не намерен.

Кроме того, промышленность постепенно переходила на военные рельсы и все больше и больше наращивала производство вооружения. Особенных потерь в вооружении мы пока — в отличие от той же Австро-Венгрии, — слава богу, не понесли, так что у нас появилась возможность, не снижая производства уже стоящих в серии образцов, развернуть производство новых. Так, был запущен в серию крупнокалиберный пулемет, пока только в качестве морского оружия, которым начали заменять пулеметы Максима, стоящие на вооружении эсминцев. Причем на этот раз поставки шли уже не только с обычными, но и с зенитными прицелами. Обуховскому заводу была поручена срочная разработка зенитки на базе морского орудия все того же калибра в восемьдесят семь миллиметров, а Тульскому — пулеметной зенитной установки на базе нескольких пулеметов Максима. Я, давая это распоряжение, представлял себе нечто вроде той счетверенной бандуры, что встречается на снимках времен Великой Отечественной, но туляки начали со спаренной системы. А Мотовилихинские заводы развернули производство облегченной горной пушки. За последние месяцы 1914 года выпуск боеприпасов увеличился в восемь раз. И это было только начало. Поскольку вследствие войны внутренний рынок сильно сузился, частная русская промышленность также начала активно перестраиваться на выпуск военной продукции.

Короче, пока все шло так, как было запланировано. У России появилось «кое-что», и я надеялся, что летом 1915-го у нас уже будет «то, что надо»…

— Господин капитан, господин капитан, германец!

Капитан Роксошанский, откинув шинель, вскочил с продавленного дивана и прянул к окну. Погода с утра была нелетная, так что после утреннего совещания с командирами звеньев капитан прилег вздремнуть. Но не в избе, где он квартировал, а здесь, в штабе авиаэскадрильи, рядом с телефоном, соединяющим авиаотряд с узлом связи штаба корпуса. А ну как к обеду распогодится? Штаб корпуса уже свыкся с теми удобствами, которые предоставляет авиаразведка, и в летную погоду гонял своих разведчиков в хвост и в гриву. Причем не только в дозор, но и на штурмовку. Они, конечно, не истребители и не бомбардировщики, но турельный пулемет ныне стоял на каждом разведчике. И дать очередь-другую на вираже по позициям артиллерийских батарей или по обозу экипажи сами были не прочь. Разведка разведкой, а когда стреляешь по врагу напрямую, это очень поднимает самооценку.