Надо сказать, что уже сам факт отправки делегации не остался в Киеве незамеченным и при этом не вызвал всеобщего одобрения. Некто С. Ольгин из «Киевлянина» не особенно стеснялся в выражениях:

<…> Итак, под шумок, явочным порядком украинцы хотят провести автономию Малороссии в жизнь.

Нельзя не назвать все это иначе, как грандиозной подтасовкой общественного мнения Малороссии.

С обычной своей развязностью украинцы говорят от имени 35-миллионного малорусского народа, сильно напоминая в этом отношении пресловутый союз русского народа, тоже очень любивший говорить от имени миллионов. <…>

Но, впрочем, можно ли ждать теперь от украинцев, совершенно ослепленных победами своего шовинизма, благоразумия?

Думаю, что нельзя{241}.

Но и гораздо более умеренные круги не были в восторге. Делегация, кроме всего прочего, отправилась «через голову» Исполнительного комитета, который, естественно, не смолчал. На ближайшем заседании комитета Страдомского спросили, считает ли он нормальным такой способ ведения дела. Дипломатичный председатель порекомендовал не касаться этого больного вопроса, но его не послушали. В возникших прениях заявили, что Рада всё больше начинает держать себя как «государство в государстве». Кончилось тем, что Исполнительный комитет послал в Петроград «контр-делегацию», в составе которой были Илья Фрумин{242}, а также, предположительно, Дмитрий Григорович-Барский и Леонид Карум (последний упоминает об этой поездке в своих мемуарах, но при этом допускает вопиющие ошибки в датировке, так что к его рассказу следует относиться с большой осторожностью){243}. Эта делегация не дождалась приема у премьер-министра, но, как оказалось, в этом и не было необходимости – поскольку Временное правительство и без того отклонило требования Центральной Рады.

Руководство последней, разумеется, было более чем недовольно. По выражению Грушевского:

[Г]нів і роздраж[н]ення обхопило українське громадянство, навіть найбільш помірковані його верстви. Так цінила російська демократія – сіль і печінка їй в зуби! – нашу лояльність, нашу повздержність, з котрою ми тлумили свою неохоту до війни і затискали зуби, щоб не крикнути того, що підіймалось у нас у горлі, щоб не розбити «єдиного революційного фронту»! На те ми билися з своїми шовіністичними і самостійницькими елементами, щоб не вийти за межі можливого в рамцях сього єдиного фронту?!

«Глупость или измена?» – поставив я сей афоризм царської Росії епіграфом своєї статті з приводу відправи, даної Временним правительством делегації Ц[ентральної] ради. «Нерозум чи провокація?» – повторяли на різні способи різні публіцисти і промовці з приводу сього. Хто ж сіє самостійництво – наші шовіністи чи російські правителі? – запитували вони.

Действительно, «самостийники» (сторонники независимости Украины), практически изгнанные на тот момент с украинской политической арены, неожиданно получили новый шанс. «Михновщина rediviva[23]!» – заключил Грушевский{244}.

Таким образом, Центральная Рада теперь оказалась в конфронтации фактически со всеми остальными политическими силами:

Але йти тепер приходилось цілком ясно – врозріз з конституційним кабінетом Тимчасового уряду, врозріз не тільки з російською буржуазією, але і з соціалістичними партіями, маючи у себе на п’ятах і своїх фашистів-самостійників, і всю ту київську українофобську зграю, що у своїх руках держала військову місцеву силу, держала таким чином в облозі Ц[ентральну] Раду і український осередок{245}.

Но она и не думала сдаваться.

Второй военный съезд

В отличие от членов «контр-делегации», один из противников автономии Украины получил аудиенцию у премьер-министра. Случилось это 31 мая (12 июня), а визитером был не кто иной, как Василий Шульгин. Через два дня он опубликовал в «Киевлянине» небольшой отчет об этом разговоре:

<…> Отвечая на мои вопросы, князь Львов сказал, что правительство ни в коем случае не даст согласия на украинские притязания до Учредительного собрания. Автономия Украины – это дело всего русского народа. <…> Если украинцы желают провозгласить автономию до Учредительного Собрания, значит они опасаются, что Учредительное Собрание на автономию не согласится. Значит они хотят это сделать не в порядке соглашения, а против воли остальной России. Но у правительства нет даже уверенности в том, выражает ли действительные желания всего населения Юга России та его группа, которая называет себя украинцами и проявляет большую активность. <…> Весьма возможно, что это [объявление автономии. – С. М.] будет сочтено актом такого неуважения и такого непонимания общности интересов в прошлом и будущем, что вызовет в высшей степени враждебные чувства в отношении украинцев. А из этого враждебного отношения могут родиться величайшие осложнения. Поэтому правительство всемерно будет противодействовать поползновениям решить украинский вопрос до Учредительного Собрания{246}.

В тот же день, 2 (15) июня, Временное правительство опубликовало официальный ответ на вопросы, поставленные украинской делегацией{247}. В Киеве эта публикация поспела аккурат к объединенному заседанию Исполнительных комитетов Советов, на котором и обсуждался украинский вопрос. Мнения разделились, хотя бóльшая часть ораторов не считала возможным согласиться с требованием об автономии. Андрей Никовский настаивал на том, что правительство должно декларировать «благожелательное отношение к тем требованиям, которые украинский народ считает справедливыми». Леонид Карум считал, что «то, чего добиваются украинцы <…> – это уже сепаратизм». Александр Лепарский заявил, что «мы стоим перед грозными явлениями и событиями, которые разыграются на почве домогательств украинцев». Заседание приняло резолюцию: соглашаясь с принципами децентрализации и широкой автономии, считаем, что вопрос о ее, автономии, объеме и фактическом содержании может быть решен только Учредительным Собранием{248}.

Михаил Грушевский в этот день был на заключительном заседании Всеукраинского крестьянского съезда, который проходил с 28 мая (10 июня). В этот последний день съезда Грушевский сделал внеочередное заявление, в котором сообщил, что на его имя получена телеграмма из Петрограда, от Петра Стебницкого, члена Украинского национального совета в Петрограде. В телеграмме говорилось: «Основное пожелание, а именно издание до учредительного собрания акта об автономии Украины, временным правительством отклонено»{249}. Отметим, что в архивном фонде Центральной Рады сохранился перевод текста этой телеграммы, а также других, более подробных сообщений из Петрограда на ту же тему, на французский язык{250}. Это может говорить о том, что Грушевский с коллегами уже тогда планировали вынести украинский вопрос на международный уровень, надеясь получить поддержку своей позиции у стран Антанты{251}.

В эти же дни произошло знаковое событие: в Киеве впервые ослушались запрета из Петрограда – исходившего от того самого Керенского, которого за полмесяца до этого здесь носили на руках.

30-го мая (12-го июня) на Всеукраинском крестьянском съезде Владимир Винниченко зачитал полученную накануне телеграмму Керенского о том, что «военный министр не