Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Переходя к более сложным структурам живого тела, мы приняли прямо противоположную стратегию: не пытавшись перевести греческий термин ὁµοιοµερῆ (σώµατα), ограничились транслитерацией — «гомеомерии» или «гомеомерные тела» (6.2.3, 6.2.15, 8.4.9–8.4.10, 8.5.1, 9.6.63). Ни один из возможных вариантов перевода этого термина, включая использовавшиеся рядом переводчиков «подобночастные тела», не показался нам достаточно благозвучным или проливающим свет на суть этого понятия. Интерпретация этого галеновского термина сама по себе является давним предметом научной полемики; чтобы не углубляться в нее, напомним кратко, что речь идет о понятии, наиболее близком современному термину «ткани». Гален высказывает предположение о том, что различные ткани человеческого тела имеют гомогенную структуру и качественно отличаются друг от друга, и пытается объяснить этот факт тем, что они состоят из разных мельчайших частиц. Теория гомеомерий позволяет Галену построить классификацию частей тела: он подразделяет их на простые, или гомеомерные (иначе говоря, равночастные), и сложные[90]. Именно как «сложные части тела» мы решили переводить галеновское выражение πρῶτα σώµατα, употребляющееся как синоним к «гомеомерным частям тела» в настоящем томе, как мы делали это и в предыдущих: буквальный перевод «первые тела» показался нам неясным.
Орган или часть тела — следующий по сложности уровень органического единства в учении Галена об организме. Однако у него эти понятия последовательно не разделяются: в обоих случаях могут употребляться слова µέρος или µόριον, которые буквально переводятся как «часть». Для того чтобы, с одной стороны, не приписывать Галену чуждую ему классификацию, а с другой — не затруднять чтение для современного читателя, мы приняли следующую стратегию: если речь идет о части тела в общем смысле или, например, о конечности, оба эти слова мы переводим как «часть» или «часть тела» (6.2.3, 6.3.10, 6.3.25, 6.3.42, 6.8.5, 6.8.50, 7.3.2, 7.3.36, 7.7.17, 9.3.25, 9.8.15, 9.9.29), если же об одном из органов чувств или внутренних органов (например, о глазе или печени) — как «орган» (6.3.24, 6.6.21, 6.8.3, 6.8.19, 6.8.31, 7.2.11, 7.5.28).
Названия отдельных частей тела у Галена также заслуживают специального обсуждения. Так, вызвать затруднение может употребление Галеном термина ἀρτηρία. Возникает искушение перевести его как «артерия», однако это возможно не во всех случаях. Разумеется, Гален хорошо понимал, чем артерия отличается, например, от вены, однако, с нашей точки зрения, в ряде случаев его употребление этого термина не вполне последовательно. Так, неоднократно встречающееся у него словосочетание τραχεῖα ἀρτηρία следует буквально перевести как «жесткая артерия», однако в данном случае речь идет об органе, который мы сейчас называем «трахея». Именно поэтому мы так и переводим это словосочетание, чтобы не нарушить смысла (8.2.18, 8.8.6, 8.8.11, 8.9.5, 8.9.7, 8.9.20, 8.9.23). Однако слово ἀρτηρία применительно к кровеносному сосуду мы чаще всего переводим как «артерия» (например, 6.1.15, 6.3.9, 7.3.13, 8.1.2, 9.8.11).
Сложность для перевода представляли также ситуации, когда для рассуждения Галена важна этимология греческого названия той или иной части тела, отсутствующая у соответствующего русского термина. Так, хрусталик глаза по-гречески называется κρύσταλλος, что буквально переводится как «льдинка», и Гален использует эту этимологию, объясняя свойства данной части глаза (7.5.25–7.5.26). В данном случае нам пришлось отказаться от буквального перевода и пояснить мысль Галена в примечании.
В ряде пассажей мысль Галена оставалась бы непонятной для русского читателя, если бы мы не привели греческое слово, употребляемое автором и не имеющее в силу своей многозначности или этимологии, важной для Галена, адекватного перевода на русский язык. Так, во 8.2.1–8.2.3 Гален снова говорит об элементах (στοιχεῖον), но на этот раз, объясняя значение этого понятия, проводит аналогию с буквами как элементами языка. Здесь важно, что слово στοιχεῖον по-гречески означает также «буква», и это значение является первичным по отношению к значению «элемент». Для того чтобы мысль Галена была ясна, мы в соответствующих местах приводим это слово по-гречески в скобках. То же относится и к 8.6.7–8.6.8, где нам пришлось привести греческое слово «флегма» и несколько однокоренных слов, так как для понимания мысли Галена важно, что этимологически это существительное родственно словам, обозначающим горение и пламя.
В заключительных книгах «Об учениях Гиппократа и Платона» Гален продолжает полемику с учением стоиков, поэтому и в этом томе читатель встретит многие термины, введенные в оборот философами этой школы. Основные термины стоической антропологии и этики, релевантные для полемики Галена с Хрисиппом, разобраны нами в предисловии к предыдущему тому[91]. Здесь коснемся лишь одного, не встречавшегося нам ранее — термина ἀδιάφορα (7.2.6), который мы, следуя уже сложившейся традиции, переводим как «безразличное».
Данный термин, по всей видимости, был введен в оборот Хрисиппом, главным оппонентом Галена. Сущность этого понятия лучше всего можно уяснить из краткого изложения этического учения Хрисиппа, дошедшего до нас благодаря Стобею: «Из существующего одно является благом, другое — злом, третье же — безразличным (ἀδιάφορα). Благом является следующее: разумность, здравомыслие, справедливость, мужество и все, что является добродетелью или причастно ей. Злом же является следующее: неразумие, распущенность, несправедливость, трусость и все, что есть порок или причастно ему. К безразличному относится следующее: жизнь и смерть, слава и безвестность, страдание и наслаждение, богатство и бедность и все тому подобное»[92]. Это учение столь же ясно, сколь и неприменимо на практике: подлинным благом является лишь добродетель, подлинным злом — лишь порок, а все то, чему мы привыкли радоваться или печалиться, не является ни хорошим, ни дурным. Следовательно, истинный мудрец не должен испытывать по всем этим поводам никаких эмоций: ему дозволено лишь радоваться собственной добродетельности и печалиться по поводу своих пороков, если таковые еще остались.
Гален приводит этот термин в контексте полемики Хрисиппа с Аристоном Хиоссим, которую он считает пустым спором о терминах, полагая, что оба философа по существу пишут об одном