Шаньи опустился на какой-то стул. Так, значит, Кристина была с Ангелом Музыки! А матушка Валериус улыбалась, сидя в кровати, и, приложив палец к губам, призвала его к молчанию. Она добавила:

– Нельзя никому об этом говорить!

– Можете на меня рассчитывать, – ответил Рауль, не вполне осознавая, чтó он говорит, так как все его предположения относительно Кристины, и так довольно смутные, теперь запутались еще больше; и ему вдруг показалось, что все начинает кружиться вокруг него, вокруг комнаты, вокруг этой необычной славной женщины с седыми волосами, бледно-голубыми, как небо, глазами… – Можете на меня рассчитывать…

– Я знаю, знаю! – со счастливым смехом сказала она. – Но подойдите же ко мне, как когда вы были совсем маленьким мальчиком. Дайте мне ваши руки – помните, как вы пересказывали мне историю маленькой Лотты, которую поведал вам папаша Даэ? Вы знаете, что я вас очень люблю, господин Рауль. И Кристина тоже вас очень любит!

– Очень меня любит… – вздохнул молодой человек, который как раз пытался как-то связать свои догадки о гении матушки Валериус, об Ангеле, о котором так странно рассказывала ему Кристина, о черепе, который привиделся ему в кошмаре на ступеньках алтаря в Перросе, и о Призраке Оперы, слухи о котором дошли и до него, – однажды после спектакля он задержался на сцене и стоял в двух шагах от нескольких рабочих, которые как раз обсуждали то замогильное описание Призрака, сделанное Жозефом Бюкэ до того, как его нашли повешенным при столь таинственных обстоятельствах.

Рауль тихо спросил:

– Что заставляет вас полагать, мадам, что Кристина очень меня любит?

– Она каждый день мне об этом говорила!

– Правда?.. А что она говорила?

– Она сказала мне, что вы признались ей в любви!..

И тут славная старушка расхохоталась, обнажая все свои прекрасно сохранившиеся зубы. Рауль покраснел до ушей и встал, испытывая ужасные муки.

– Куда это вы собрались? Садитесь же. Вы думаете, что можете меня вот так оставить? Вы рассердились на меня за мой смех, и я прошу у вас прощения. В конце концов, вы вовсе не виноваты в том, что случилось. Вы же не знали… Вы молоды… и вы думали, что Кристина свободна…

– Кристина помолвлена? – сдавленным голосом спросил несчастный Рауль.

– Да нет! Но вы же знаете, что Кристина не может выйти замуж, даже если бы захотела!

– Как! Но я ничего об этом не знаю! А почему она не может выйти замуж?

– Из-за гения музыки!..

– Опять он…

– Да, он ей это запрещает!

– Он ей запрещает! Гений музыки запрещает ей выходить замуж!..

Рауль навис над матушкой Валериус, выдвинув вперед челюсть, как будто он собирался ее укусить. Он никогда еще на нее так свирепо не смотрел. Иногда бывает, что чрезмерная наивность становится просто ужасной и вызывает ненависть. Рауль находил, что госпожа Валериус чрезмерно наивна.

Она не подозревала об ужасных взглядах, которые бросал на нее Рауль, и продолжала самым естественным тоном:

– О! Он запрещает ей это… не запрещая. Он просто говорит ей, что, если она выйдет замуж, она его больше не услышит! Вот и все… да, что он навсегда исчезнет. Так что вы понимаете, она не хочет отпускать его, это вполне естественно.

– Да-да, – со вздохом согласился Рауль, – это вполне естественно.

– Кстати, я полагала, что Кристина вам все это рассказала, когда вы встретились в Перросе, – она ездила туда со своим «добрым гением».

– Ха! Она ездила туда с «добрым гением»?

– То есть он назначил ей там встречу, на кладбище у могилы Даэ. Он обещал сыграть «Воскрешение Лазаря» на скрипке ее отца!

Рауль де Шаньи поднялся и властным тоном произнес эти решительные слова:

– Мадам, вы скажете мне, где живет этот «гений»!

Старую женщину, казалось, нисколько не удивил этот нескромный вопрос. Она подняла глаза и ответила:

– На небе!

Это простодушие просто сбило Рауля с толку. Такая простая и абсолютная вера в гения, который каждый вечер спускается с неба, чтобы посетить артистические комнаты певцов Оперы, заставляла его чувствовать себя дураком.

Теперь Рауль начал понимать, в каком состоянии духа должна пребывать девушка, воспитанная суеверным деревенским скрипачом, с одной стороны, и славной дамой «ясновидящей» – с другой. Он задрожал при мысли о возможных последствиях такого воспитания.

– Кристина – честная девушка? – не удержавшись, спросил Рауль.

– Клянусь спасением! – воскликнула старушка, которая на этот раз, казалось, была оскорблена. – И если вы в этом сомневаетесь, месье, я не знаю, что вы здесь делаете!

Рауль начал срывать перчатки с рук.

– И давно она познакомилась с этим «гением»?

– Около трех месяцев назад… Да, как раз три месяца назад он начал давать ей уроки!

Виконт простер руки в отчаянном жесте и бессильно уронил их.

– «Гений» дает ей уроки! И где же?

– Сейчас, когда она уехала с ним, я не смогу вам этого сказать, но еще две недели назад уроки происходили в гримерной Кристины. Здесь это было бы невозможно, эта квартира слишком мала – их бы слышал весь дом. А в Опере в восемь утра нет никого, кто мог бы их потревожить! Понимаете?

– Понимаю! Я понимаю! – воскликнул виконт и поспешно простился с матушкой Валериус, которая a parte[6] подумала, не свихнулся ли, часом, виконт.

Проходя через гостиную, Рауль нос к носу столкнулся с горничной и одно мгновение даже думал ее расспросить, но вдруг ему показалось, что на ее губах проскользнула легкая улыбка. Он подумал, что горничная над ним насмехается. Он убежал. Ведь он уже достаточно узнал, не так ли? Он ведь хотел просто справиться о Кристине, чего же ему еще желать? Он добрался до дома брата пешком, будучи уже в совершенно плачевном состоянии.

Ему хотелось как-то себя наказать, биться лбом о стену! Это же надо было – поверить в такую чистоту и невинность! А он еще пытался так наивно все это объяснить, какое простодушие! Гений музыки! Теперь Рауль знал, кто он такой! Он видел его! Без сомнения, это был какой-нибудь ужасный тенор, смазливый мальчик с умным выражением лица! Рауль думал о том, как он смешон и несчастен. «Ах, какой презренный, маленький, глупый и ничего собой не представляющий человек этот господин виконт де Шаньи! – яростно думал он. – А Кристина – такая смелая дьявольская бестия!»

Тем не менее прогулка пошла ему на пользу и несколько остудила его воспаленное воображение. Войдя в свою комнату, Рауль хотел броситься на кровать и зарыдать, но его брат был рядом с ним, и он кинулся ему на грудь, как ребенок. Граф по-отечески его утешил, не спрашивая объяснений; к тому же