Тем не менее захотела же она узнать, как он живет теперь. Он не исчез бесследно из памяти Камиллы. В этом-то он почти не сомневался. Дело не в том, что он мнил себя незаменимым. Но он чувствовал, что крохотный осколок его существа застрял где-то в душе Камиллы и она должна хоть немного ощущать его тяжесть. Непременно. Нужно, чтобы так и было. Каким бы пустяком ни казалась людям любовь, каким бы отвратительным ни было настроение Адамберга, он не мог даже представить, что внутри Камиллы не осталось маленькой магнетической частички их любви.

А еще он был уверен, хоть и нечасто вспоминал об этом, что Камилла всегда жила в нем и он не позволял ей исчезнуть, сам не зная почему; он просто никогда об этом не думал. Одно обстоятельство мучило Адамберга и заставляло вернуться из дальних далей, где его целый день носило по милости овладевшего им равнодушия: теперь ему уже не придется расспрашивать Матильду, чтобы знать - да, именно знать,- например, любит ли Камилла другого. Лучше бы, конечно, вовсе ничего не знать и придерживаться версии о служащем в каирском отеле, как Адамберг решил в последний раз. Он был совсем неплох, этот парень, смуглый, с длинными ресницами, то, что нужно на две-три ночи: ведь он все-таки выгнал тараканов из ванной. Кроме того, Матильда все равно ничего не скажет. Ни слова больше об этой девушке, которая их обоих повсюду таскала с собой, от Египта до Пантена, а потом вдруг все закончилось. Может статься, она теперь в Пантене.

Она жива, и это все, что хотела сообщить Матильда. Она сдержала обещание, данное ему той ночью на станции «Сен-Жорж»: она изгнала у него из головы мысль о смерти Камиллы.

А может, почувствовав угрозу со стороны полиции, попыталась обеспечить себе неприкосновенность? Дать ему понять, что, досаждая матери, он причиняет боль дочери? Нет. Это не в духе Матильды. Не следует больше касаться этой темы, и все тут. Оставить Камиллу там, где она есть, продолжать расследование, не выпуская из виду госпожу Форестье и не меняя графика.

Сегодня днем следователь прокуратуры так и сказал: «График расследования остается прежним, Адамберг». Какой еще график? График подразумевает наличие плана, то есть соображений о том, что делать дальше; относительно данного расследования у Адамберга их было меньше, чем обычно. Он ждал человека, рисующего синие круги.

Этот человек, судя по всему, мало кого беспокоил. Но в глазах Адамберга это была тварь, злобно хохочущая ночью и строящая мерзкие гримасы днем. Существо неуловимое, скрытное, безнравственное, мохнатое, как ночная бабочка. При одной только мысли о нем Адамберга передергивало от отвращения. И как могла Матильда назвать его безобидным, как могла забавы ради безрассудно отправляться за ним к его смертоносным кругам? Что бы там ни говорили, такое поведение свидетельствовало о фантастическом легкомыслии Матильды. И как мог Данглар, мудрец и мыслитель Данглар счесть невиновным человека, рисующего круги, как мог перестать думать о нем, в то время как эта мерзкая тварь всегда составляла единое целое со своими идеями, как паук с паутиной?

Получается, что заблуждается именно он, Адамберг? Ну и пусть. Он всегда только плыл по течению той реки, в которую его бросала жизнь. И что бы ни произошло, он будет медленно, но верно приближаться к человеку, рисующему круги, - этому обычному смертному. А значит, он встретится с ним, так суждено. Возможно, увидев его, Адамберг станет воспринимать его по-другому. Все возможно. Адамберг подождет. Он был совершенно уверен, что человек, рисующий синие круги, сам придет к нему. Послезавтра. Наверное, послезавтра, когда появится новый круг.

Ему предстояло ждать на два дня больше обычного, поскольку предполагалось, что человек, рисующий синие круги, всегда неукоснительно следовал определенному правилу, а в выходные дни он имел привычку делать перерыв.

Как бы то ни было, в понедельник ночью он снова взялся за мел.

Патрульный полицейский нашел синий крут в шесть часов утра на улице Ла-Круа-Нивер.

Теперь уже Адамберг сам поехал вместе с Дангларом и Конти.

На асфальте лежала маленькая пластмассовая куколка-голыш. Крошечная копия младенца, едва различимая в центре обширного мелового круга, производила тяжелое впечатление. Так и было задумано, решил Адамберг. Данглар, наверное, считал так же.

- Этот придурок бросает нам вызов, - процедил инспектор. - Это же надо было додуматься: обвести изображение человеческой фигурки вскоре после убийства! Наверное, он долго искал эту вещицу, или ему пришлось принести ее из дому. Впрочем, с его стороны это было бы жульничеством.

- Придурок он или нет - не имеет значения, - откликнулся Адамберг. - Его подстегивает гордыня. Потому-то он и затеял с нами разговор.

- Какой еще разговор?

- Он жаждет с нами общаться, если угодно. Он выжидал целых пять дней после убийства, больше, чем я предполагал. Он изменил обычные маршруты и потому стал неуловим. Теперь он заговорил и хотел сказать примерно следующее: «Я знаю, что было совершено убийство, но я не боюсь, и вот тому доказательство». Итак далее. У него теперь нет причин молчать, он будет продолжать говорить. Он встал на скользкую дорожку. Дорожку, вымощенную словами. На этой дорожке он не сможет оставаться самим собой: этого ему будет мало.

- Есть что-то необычное в этом круге,- задумчиво произнес Данглар. - Он начерчен не так, как все предыдущие. Хотя почерк тот же самый, тут сомнений быть не может. Но что-то он сделал не так, как раньше, а, Конти?

Конти кивнул.

- Прежде он проводил линию одним махом, - продолжал Данглар, - как если бы он шел по кругу и одновременно чертил, не останавливаясь. А сегодня ночью он изобразил два полукруга, концы которых сходятся, словно сначала вычертил одну сторону окружности, а потом другую. Может, у него за пять дней рука отвыкла?

- Думаю, вы правы,- согласился Адамберг, улыбаясь. - Какая небрежность с его стороны! Веркора-Лори она очень заинтересует, и не без причины.

На следующее утро Адамберг позвонил в комиссариат, как только проснулся. Круг появился в 5-м округе, на улице Сен-Жак, то есть буквально в двух шагах от улицы Пьера и Марии Кюри, где зарезали Мадлену Шатлен.

Вот и продолжение разговора, подумал Адамберг. Что-нибудь вроде: «Ничто не помешает мне начертить круг совсем рядом с местом убийства». Если он и не нарисовал круг на самой улице Пьера и Марии Кюри, так это просто из деликатности, чтобы показать, что у него есть вкус и такт. Да, он человек утонченный.

- А что в круге? - осведомился Адамберг.

- Спутанные обрывки магнитофонной ленты, - ответили на другом конце провода.

Пока Маржелон докладывал, Адамберг, слушая его, разбирал корреспонденцию. У него перед глазами оказалось письмо Кристианы, исполненное гнева и страсти, а содержание его было старо как мир. Ухожу. Ты эгоист. Не хочу больше видеть. У меня есть гордость. И так далее и тому подобное на шести страницах.

Отлично, с этим разберемся вечером, подумал он, согласившись с тем, что он на самом деле эгоист, но по опыту зная, что люди, и вправду решившие от вас уйти, не берут на себя труд уведомлять