Крис сидит на кровати в «комнате мальчиков». Его лицо кривится, взгляд уперся в колени, руки опущены безвольно. Мой брат, похожий на сгусток электричества, потух. Я так пугаюсь, что не решаюсь спрашивать у Криса, что случилось. Но мне не приходится делать этого.

– Бекс, я уезжаю. Меня переводят в лагерь «Виктор» в другом доме, – говорит Крис. Его голос срывается.

Это не может быть правдой.

– Но здесь тоже лагерь «Виктор», Джуд же сказал. – Я кладу свою маленькую руку на большую ладонь Криса.

– Меня переводят, – повторяет Крис. – Не знаю, сколько я там буду, – шепчет он. – Мы с тобой сейчас даже не должны разговаривать.

– Что ты будешь делать? – спрашиваю я. Мой подбородок дрожит. У нас с Крисом так мало времени. Столько вопросов нужно задать, а я, кажется, выбрала самый глупый.

– Поговорю с мамой и папой, – отзывается Крис. Выпрямившись, он вздыхает и добавляет немного тверже: – Спускайся к ланчу. – Погладив меня по вьющимся волосам, он улыбается и подмигивает. – Если будешь сидеть тут, со мной, нарвешься.

Я бегу вниз, в переполненную столовую, борясь со слезами. У меня нет времени плакать.

Весь день я чувствую себя так, словно меня заперли в каком-то лабиринте, и я несусь по кругу, пытаясь найти выход. Мне нужны ответы, и я непрестанно думаю о том, что происходит в коротких промежутках в плотном расписании. Надо поговорить с Кейт, спросить, знает ли она, что тут творится, но Кейт в яслях, ей не до меня. Джоэль никогда не в теме – я вечно приношу ему новости. В какой-то момент я вижу, как папа с мамой пакуют вещи у себя, но выражения их лиц категоричны: «Не беспокоить».

Однако мы пакуем вещи, и значит, мы все же уезжаем.

* * *

Ночь наступила и прошла, сквозь шторы пробивается рассвет, но до того как в комнату проникнут звуки Reveille, есть еще несколько часов. Я лежу без сна, думая о Крисе. Вчера его не было на ужине. Я спрашиваю себя, где он сейчас, куда его отправили.

Надеюсь, с ним все хорошо.

Уже скучаю по нему. Он мой защитник и моя опора. Крис вечно прикрывал меня, он объяснял мне, как устроено то или другое, у него для меня всегда имелись в запасе шутка или объятия, когда дела шли плохо с папой или Джудом. Крис научил меня ругательствам – я пользуюсь ими лишь наедине с собой. «Придурок», «сукин сын» и самое кощунственное – «Иисус-чертов-Христос», которое я никогда не произношу, оно просто есть, на всякий случай.

Крис сильный, он что угодно выдержит.

Хор ночных звуков окружает меня: морковная чесотка, астматический бред. На потолке надо мной – едва различимые следы. Наверное, это вода оставила отметины, когда мы его красили. Я думаю о тех, кто до меня смотрел на тот же потолок, вот в этом самом доме. Прежде чем мы приехали сюда. Викторианский мальчик или девочка, застрявшие на карантине в этой комнате? Мать, которую удерживали здесь против ее воли? А может, кто-нибудь, кого, как и меня, разлучили с братом, и он или она чувствовали то же, что я сейчас? Я мысленно открываю люк в потолке и прячусь внутри текущего момента, пока не настал новый день.

Но, может быть, сегодня день надежды. Потому что сегодня мы переезжаем.

– Тебя хочет видеть дядя Джуд.

Я поднимаю взгляд от гигантского чана с пшеничными хлопьями, которые готовлю на ланч. Надежда продержалась половину утра и рухнула. Я оглядываюсь на других девочек, работающих со мной в кухне.

Встреча с дядей Джудом не сулит ничего хорошего.

Девочки смотрят на меня с молчаливым сочувствием.

Я тащусь вверх по лестнице, едва передвигая ноги. Маленькие ноги в черных кедах и носках от разных пар. Покрывающий лестницу ковер с узором из роз скрадывает шаги спускающихся и поднимающихся по ней каждый день сорока детей. Но сейчас я здесь одна, и, кажется, будто весь остальной дом вымер.

Тук-тук! Я ударяю кулаком по хорошо знакомой глянцево-кремовой поверхности двери. Моя маленькая рука вся в полосах и каплях – следы любительской кисти.

– Войдите.

Джуд сидит на столе. Он указывает мне сесть на кровать, заправленную покрывалом с цветочным орнаментом, знакомым мне и ненавистным. Из окна льется свет, затянувшие небо серые облака не в силах удержать солнце, пробивающее себе путь через эту дыру в комнате.

Я концентрируюсь на свете.

– У меня есть для тебя новости. – Джуд улыбается.

Очень неприятной улыбкой.

Я устраиваюсь на его кровати, прямая, спокойная.

– Я знаю, что ты старший ребенок, и, может, кто-то посчитал бы, что ты еще юна для поступления в программу «Виктор». Но мы молились об этом вместе с твоими родителями и решили, что ты все же присоединишься к другим подросткам в программе.

Я молчу по-прежнему, но разум мой пылает: как я могу быть частью подростковой программы? Мне десять лет. И разве мама с папой не собирают вещи?

– Ребекка, твои упорство, лживость и увлеченность злом, обидчивость и постоянные мечтания – вот почему мы приняли такое решение.

Мои глаза вспыхивают, и я думаю о том, получится ли вызвать суперсилы, если посмотреть на Джуда подольше? Может, сейчас они проявятся. Я чувствую, как мой палец, зажатый между кроватью и ногой, сам по себе выводит письмена на покрывалах. Джуд не видит этого.

– Ты должна радоваться тому, что мы считаем тебя не до конца погибшей. У тебя есть надежда. – Джуд снова улыбается, как будто сообщает нечто хорошее. – Твои родители перебрались в фургон в задней части дома. Здесь потребуется больше места для подростков и новых лидеров.

Теперь мне все понятно. Слезы неудержимо текут по щекам, хоть этот человек – последний, при ком я предпочла бы плакать. Сквозь слезы я замечаю проблеск радости в его глазах, но он сейчас же кривится от отвращения, как будто унюхал что-нибудь гнилое.

– Главным изменением в твоей жизни станет Ограничение тишины.

Я смотрю на Джуда непонимающе:

– Пребывая в нем, ты будешь общаться лишь со мной и назначенными тебе лидерами. Больше ни с кем. Под «общением» я подразумеваю все. Ни разговоров, ни жестов, ни зрительного контакта. Они запрещены. Так у тебя будет больше времени для общения с Господом.

Я молчу, мой мозг лихорадочно работает. То, о чем он говорит, из-за чего становятся гнилыми яблоками, – я это делала? Тлетворно влияла на людей? Да, я подшучивала над некоторыми взрослыми, и да, у меня были вопросы по поводу определенной части того, что нам читали. И я лгала.

– Как долго? – слова выскакивают прежде, чем я успеваю осознать их.

– Ребекка! – в спокойствии Джуда проглядывает раскаленная добела злоба. – Время – не то, о чем ты должна думать. ЦЕЛЬ В ДРУГОМ, ТЫ ПОНЯЛА? Можешь идти.