Ужин закончился, лазанья была — пальчики оближешь, негромко играет Гленн Гульд. Вот сейчас мы одновременно сыто кашлянем «кхе-кхе» и почувствуем, насколько мы едины.

А через две с половиной минуты…

Я заговорю, возведу между нами стену из слов, поставлю между нами незнакомца, и ничто более не будет ясным, понятным, прозрачным. Правда удобна для того, кто ее получает, возможно, но для того, кто должен ее открыть, — это суровое испытание. Как только я раскрыла «правду» о своем рождении человеку в черном, он начал меня шантажировать. И добился ежемесячной ренты в обмен на молчание[18]».

Сегодня утром, по дороге на Хэмпстед-Хит, она промчалась мимо большого рекламного плаката, прославляющего фирменные джинсы с помощью слогана: «Правда мужчины в том, что он скрывает», а ниже значилось: «Не стоит скрывать ваши формы, пусть их подчеркнут наши джинсы…» Она забыла название фирмы, но эти слова преследовали ее всю дорогу, и, привязывая велосипед к ограждению у пруда, она чуть не проглядела человека в шапочке и вельветовых штанах, который как раз собрался уезжать.

Damned!

Они улыбнулись друг другу. Он потер нос толстой кожаной перчаткой на меху и кивнул, словно подтверждая: вода замечательная. Она так и осталась стоять с разинутым ртом, а в голове крутилось: «Правда мужчины в том, что он скрывает». Что скрывается за учтивой улыбкой и широкими плечами этого человека? Человека, на которого ей жутко захотелось опереться. А может, он ничего не скрывает, потому-то она так и тянется к нему…

В этот момент протяни он ей руку — и она последовала бы за ним на край света.

Ширли вздохнула и стерла след от томатного соуса с красивой навощенной скатерти, которую Гэри привез из Парижа.

Подумала о докладе, который они сдали накануне: «Как изгнать пестициды из наших тарелок?» Какая польза есть фрукты и овощи, если они опасны для здоровья? В кисти винограда, собранной в одной из стран Евросоюза, обнаружено шестнадцать токсичных продуктов. «Я сражаюсь с ветряными мельницами».

Она подняла голову. Гэри сложил тарелки в раковину. Это означало, что он не собирается прямо сейчас мыть посуду — прямо сейчас он намерен начать разговор.

Она почувствовала ватный комок в горле, от которого мгновенно высохли язык, гортань, а заодно и все внутренности. Она нервно сглотнула.

— Сделаешь мне травяного чаю?

— Чабрец, розмарин, мята?

— А вербена у тебя есть?

Он посмотрел на нее с недоумением:

— Я тебе говорю, какой у меня есть, а ты спрашиваешь тот, которого нет…

Он казался слегка раздраженным. Напряженным.

— Ладно-ладно. Я буду чабрец.

Он налил воды в чайник, достал заварной чайничек, пакетик с чабрецом, чашку. По резкости, торопливости его движений Ширли поняла, что ему не терпится сесть напротив и начать задавать вопросы. Очень любезно с его стороны, что дал ей спокойно поужинать.

Со стены на нее внимательно смотрели Боб Дилан и Оскар Уайльд. Боб выглядел серьезным и усталым, Оскар двусмысленно ухмылялся, буквально напрашиваясь на оплеуху.

Она спросила:

— Ты видел своего преподавателя по фоно?

— Да, сегодня днем… очень классный. У меня была с ним встреча в Хэмпстеде, неподалеку от того места, где ты купаешься. Он живет в одной из мастерских в поселке художников на берегу пруда. Но я не думаю, что с утра пораньше он плещется в ледяной воде! Для его пальцев это не полезно.

— Значит, я могу портить себе руки сколько влезет…

— Я так не говорил! Ну и ну! Ты во всем видишь дурное… Relax, mummy, relax… Ты становишься жуткой занудой.

Ширли предпочла не обратить внимание на слово «зануда». Если они начнут цепляться к словам и обижаться, им так и не удастся поговорить. Но она взяла на заметку, что в следующий раз обязательно попросит его не употреблять в ее адрес это слово.

— Когда начнешь?

— В понедельник утром.

— Так сразу?

— Школьный год давно начался, и если я хочу нагнать, мне надо поторапливаться. Один урок раз в два дня у него, остальное время я работаю дома как минимум пять часов в день. Видишь, это для меня совсем не шутки.

— И сколько он берет за урок?

— Ему платит Ее Величество Ба.

— Гэри, мне это не нравится…

— Но в конце концов, она моя бабушка!

— У меня такое ощущение, что ты меня хочешь выкинуть из своей жизни…

— Да хватит дергаться по пустякам! Ты нервничаешь по поводу нашего сегодняшнего разговора и обижаешься на любую мелочь! Relax…

Он накрыл ее ладонь своей.

— Давай начинай… Чем скорее мы поговорим, тем скорее разрядится атмосфера.

— Ладно, согласна… Ох! Это не слишком долгая история. И сразу предупреждаю — не особо романтичная и не особо увлекательная.

— Я не жду от тебя романа с продолжением, мне нужны факты.

— Ладно-ладно… Знаешь, я, наверное, выпила бы вина. У нас еще осталось?

Она протянула стакан, и Гэри вылил в него все до капли.

— Знаешь примету? В течение года у тебя появится муж или ребенок, — засмеялся он.

— Вот еще! — буркнула она.

Ширли отхлебнула вина, подержала его во рту, проглотила и начала:

— Мне было лет шестнадцать, когда твой дед отправил меня в Шотландию. Сперва в закрытый пансион, где царили строгие правила, потом в Эдинбургский университет, потому что в Лондоне я устроила ему веселую жизнь. Я отгородилась ото всех глухой стеной, приходила домой, так скажем, не в кондиции, втыкала в нос иголки размером со спицу, носила широкие юбки типа «баба на чайнике» и курила вонючие самокрутки, отравляющие благопристойные коридоры дворца. У твоего деда уже не получалось совмещать обязанности камергера и обязанности отца. Что самое неудобное — мы ведь жили прямо в Букингемском дворце, — в любой момент мог разразиться скандал и запятнать честь королевы. Вот меня и отправили в Шотландию. Я продолжала бесконечную фиесту, но при этом умудрялась сдавать экзамены, так что меня не отчисляли. И главное, самое главное, — примерно год спустя я встретила парня, Дункана Маккаллума, красавца шотландца, из знатной семьи — замок, фермы, леса, угодья, все дела…

— Старинный шотландский род?

— Я не спрашивала его генеалогическое древо. Мы не слишком много значения придавали родословным и надписям на визитках. Быстрый взгляд, симпатия, ночь вместе, а потом — как в море корабли, и если вновь доведется встретиться, все начнется сначала — или вообще ничего не будет. С твоим отцом мы так начинали несколько раз…

— А какой он был?