Та, вторая пара, пока ребенок спал, уходила в пляжное кафе. Пара столиков, разноцветные пластмассовые стулья, стойка бара, складной полосатый тент – это и было кафе. Жена всегда занимала место поближе к парапету тротуара. Муж приносил ей коктейль и погружался в газету. Жена накидывала на плечи полотенце, надевала солнечные очки, закрывала глаза и сидела, думая о чем-то своем, пока ласковая рука не дотрагивалась до ее колена.

– Не хочешь поплавать?

– Пойдем.

Татьяна, мать мальчика, тоже любила купаться. Независимо от того, спал ее ребенок или не спал, она вдруг откидывала от себя книжку, на короткое время прикладывалась к бутылке с пивом, шумно вставала и шла по пляжу довольно далеко вправо. У мола, возле которого они постоянно сидели, волны всегда были больше. Видимо, ветер гнал их с моря под некоторым углом, и, встречая на пути каменную преграду, волны сердились и с силой ударялись о ее замшелый бок, поднимая волнение и муть со дна. Те, кто любил качаться и подпрыгивать на волнах, как раз из-за этого и перемещались на этот край пляжа. Даже закрыв глаза, можно было с легкостью определить, когда волна шла особенно большая. Уханье и визг тогда достигали предела, вслед за ними следовали рокот и шум, и в подтверждение того, что вы не ошиблись, в лицо летели последыши этого маленького шторма – мелкие брызги волны.

Татьяна не любила подпрыгивать на волнах. Она уходила подальше вправо и плыла вдоль берега, где было не особенно мелко, но и не глубоко. Не достигая большой волны, она выходила на берег, снова шла вправо и повторяла заплыв несколько раз. Сергей же почти не купался.

Ребенок был хорошеньким, пока спал. Никто даже не знал, как его звали, потому что родители не называли его по имени. Зачем, ведь имя для него не имело значения, он его не знал и не слышал. Во время сна черты его детского личика плавно разглаживались, исчезали подергивания, гримасы, морщины. Полуовал щек и подбородка со дня на день покрывался ровный загаром. Бугристый, уродливо выпирающий лоб был прикрыт светло-русыми, немного вьющимися волосами, глаза и рот были закрыты, и печать безумия пропадала с лица, улетучивалась в небесные дали. Руки и ноги прекращали бессмысленное движение, тело казалось невесомым под покровом махрового полотенца. Неподвижная хрупкая фигурка, ровные полукружия век и бровей, бледная от природы кожа напоминали алебастровую модель из тех, которые используют на занятиях студенты художественных училищ. Это уже был не уродец. Это был спящий ангел. Но через какое-то время судорога пробегала по его лицу, ребенок начинал издавать нечленораздельные звуки, изо рта его вновь появлялась слюна, которую поспешно успевал подхватить отец, и непрекращающееся беспорядочное движение в никуда начиналось сначала.

На лице женщины под тентом появлялся жадный и странный интерес, она даже подавала тело вперед, чтобы лучше видеть, и не спускала глаз ни с родителей, ни с ребенка.

– Лариса, нельзя же так! – одергивал ее муж.

– Извини. – Она пыталась говорить о чем-то веселом, другом, но он ясно видел, что ничего не волнует ее так на этом пляже, как та семья и ребенок.

– Мы завтра пойдем на другой пляж! – наконец решительно сказал он. Ему показалось, что она не расслышала.

Вечером с гор медленно наползли тучи и закрыли пушистым мхом звезды. Налетел влажный ветер, и ночью над побережьем прогремела гроза. Она пошумела и унеслась в море, и к утру о ней напоминали только блестящие листья магнолий на мокрых разноцветных плитах тротуара, непросохшие тенты уличных киосков да свежий воздух, напоенный озоном, запахами горных трав и каштанового меда.

– Мы уже четыре дня не звонили в Москву, – сказала Лариса после завтрака.

– Если хочешь, пойдем позвоним! Все равно на море еще, должно быть, прохладно!

– Что звонить им, надоедать! Коленька в офисе. Анечка дома, но малыш еще не проснулся. Не стоит будить. Позвоним завтра. Или в обед.

– Но ты же скучаешь?

– Ничуть. У нас своя семья, у них – своя.

Солнце ярко светило, а на море был шторм. Гроза перемешала над морем потоки теплого и холодного воздуха, и к берегу они вернулись коктейлем из шумящих волн, пены и соленых брызг. Почти никто не купался. Отдельные любители робко прыгали на волнах у самого берега, дети лежали у кромки воды на гальке и визжали, когда их нахлестывала особенно большая волна. Мол был весь мокрый. Волны подкатывались к нему, частично разбивались с шумом о край, а те, что побольше, перехлестывали через камни и, пенясь, переливались на другую сторону. Это зрелище завораживало.

На берегу стало жарко. Отдельные смельчаки пошли в воду. Муж Ларисы поплыл, подныривая под каждую большую волну, и вскоре исчез из виду. Лариса знала, что он хороший пловец, но через некоторое время с беспокойством встала, разыскивая глазами маленькую темную точку его головы среди волн, боковым зрением отмечая, что на пляже в такую погоду даже нет белой лодки спасателей.

Через некоторое время он появился. Чуть в стороне, видно, плыл так, чтобы волны не выбросили его на камни. Моложавый, мускулистый, поджарый. Слегка задохнувшийся.

– Я не люблю, когда ты рискуешь, – сказала она.

– А вода, кстати, теплая! – рассмеялся он. Ему нравилось ощущать себя сильным, смелым и ловким пловцом. Лучшим на этом пляже.

– Олимпийская смена на пенсии! – сказала она, подавая ему полотенце.

Та тройка тоже появилась на пляже и заняла прежнее место. Сегодня волны там были выше всего. Отец стал устраивать ребенку место среди камней, жена хлебнула пива, с неудовольствием посмотрела на волны, привычно повернулась к морю спиной и погрузилась в очередной роман. Мальчик сам выбрался из коляски и потихоньку пополз к морю. В десяти метрах от него визжали и резвились другие дети. Здесь, в тени мола, не было никого.

Татьяна делала вид, что читала книгу, но на самом деле рассматривала ползущую по странице букашку и думала о том, что скоро закончится отпуск Сергея и они вернутся домой. Ей не хотелось домой. Ей до смерти надоело быть дома. Ей хотелось, как другим женщинам, с неудовольствием слышать по утрам звон будильника, торопливо на ходу выпивать чашечку кофе, краситься, брызгать прическу лаком, ругаться на плохую погоду, вдевая руки в рукава плаща, проверять, на месте ли ключи и расческа, и бежать к автобусной остановке под дождем, вспоминая приятное или неприятное, что произошло прошлым днем на работе. Вместо этого каждый день она вставала не очень рано, мыла, одевала, кормила своего мальчика, меняла постель, со страшным грохотом спускала коляску со ступеней неприспособленного подъезда и совершала привычный поход за продуктами, всегда по одним и тем же местам, наиболее приспособленным для передвижения с инвалидной коляской. Когда погода была плохая, ребенок не хотел сидеть в коляске, он страшно кричал и метался, махал кулаками, закидывал голову и синел. В эти дни она оставалась дома. Ей опротивела ее жизнь. Ей надоело делать спокойное лицо. И не было выхода. Ее стал ужасно раздражать муж. Да, он работал много, целыми днями, чтобы, по крайней мере, они не нуждались в необходимом. Но он не сидел дома. Не видел родное и безумное лицо. Он мог ходить, ездить, разговаривать с другими людьми. Она пробовала нанять к мальчику няню. Никто не выдерживал дольше двух дней. Ей ничего не оставалось делать, как смириться и терпеть. Она не могла только понять – почему? Они с Сергеем были молодые, здоровые, непьющие люди. Она состояла на учете в женской консультации, и никто никогда не высказывал даже предположения, что ребенок у них будет больной. Когда в роддоме ей рассказали, что ее ждет, и предложили оставить ребенка, она не поверила и в ужасе отказалась. Надежда пропала к третьему году его жизни. К врачам больше она не ходила.