— Ну и заложи!

— Ага! А жить потом как? Вот «Жигули» за мной и катаются, чтобы я… Ну, ты понял?

— Понял. Не надо подробностей. Дай мне час — я выясню.

— Зачем? И так все ясно.

— Ясно, да не все.

— А что не так?

— Да есть кое-что. Не могу пока объяснить. Но я этих ребят знаю. Они бы все по-другому делали. Странно. Хотя, может, и оттуда всех «профи» погнали. Ладно, попробую узнать, что за козлы тебя пасут.

— А разве можно?

— Если ты не жадный, можно!

— Я не жадный, но экономный.

— Ладно, экономный, «трубу» надолго не отключай. А телефон этих девочек все-таки у своего Смешилкина спроси! Я внятен?

— Веселкина.

— Бывают же фамилии! До связи!

Подойдя к КПП, Свирельников заметил то, на что не обратил внимания, когда шел к следовательнице: из специальной витринки, прикрепленной к кирпичной стене дежурки, с размытой (наверное, сильно увеличенной) фотографии на него печально смотрел молодой милиционер. Под снимком черной тушью сообщалось, что лейтенант Колосовиков Виктор Павлович погиб, выполняя служебный долг. На алюминиевой полочке, привинченной под витринкой, лежали две красные, немного подвядшие гвоздички. Вычтя из второй даты первую, Свирельников обнаружил, что погибший был даже моложе брата Федьки.

Направляясь к машине, Михаил Дмитриевич думал сразу о двух вещах. Во-первых, о том, что, очевидно, такое у них тут случается нередко, если для этого есть специальная витринка и даже полочка под цветы. А во-вторых: почему лица на некроложных снимках всегда какие-то скорбно-встревоженные, точно будущие покойники в фотографической вспышке на мгновенье прозревают свой конец? Нет, вряд ли… Скорее, огорченные родственники подсознательно выбирают такие вот грустные снимки…

«Наверное, и дети у этого Колосовикова остались!» — подумал он, садясь в джип.

— Кто звонил? — спросил Свирельников и забрал у Алексея дежурный мобильник.

— Владимир Николаевич. Просил перезвонить, как освободитесь, — доложил водитель.

— Какой Владимир Николаевич?

— Вчерашний.

— Ясно. Поехали!

— Куда?

— В Департамент. Остановишься по пути где-нибудь у цветов! — Он взглянул на часы и сообразил, что к началу вручения даров уже опаздывает. — Мухой лети!

Джип тронулся, а Михаил Дмитриевич нашел в телефонной памяти веселкинский номер и нажал зеленую кнопку.

— Слушаю! — почти сразу же отозвался Вовико.

— Это я. Звонил?

— Без всяких-яких! — захихикал Веселкин. — Ты как, жив?

— А ты?

— Спать хочется, хоть спички в глаза втыкай! Озорные девчонки попались. Особенно светленькая… Жалко, кино они нам не показали!

— Ну, ты им за это отомстил!

— А что — жаловались?

— Нет, не жаловались. Хвалили. Деньги за вредность с меня взяли.

— Деньги?! — возмутился Вовико. — Да я же им, не считая, насыпал! Вот сучки! С тебя-то за что? Ты же спал…

— За того парня. Ты когда уехал?

— В час.

— А что так?

— Надо было, — замялся Вовико. — Ты где? А то заезжай — поправимся! Мне тут с Массандры мадеру пятьдесят девятого года привезли.

— Нет, спасибо. У меня сегодня тяжелый день.

— Да брось! Кто утром пьет — тот целый день свободен!

— Не могу!

— Надо увидеться. Без всяких-яких. Я тебе вчера одну вещь не сказал. А вещь важная…

— Говори по телефону!

— Ну, если ты… Понимаешь, меня к следователю вызывали. Из-за Горчакова. Я думал, все давно забыто и забито, а они снова. Не нравится мне это! Тебя еще не вызвали?

— А почему меня должны вызвать?

— Ну, кредит же ты брал…

— Мы! Мы брали!

— Мы… Но договор-то подписывал ты.

— Ты тоже кое-что делал.

— Ну что ты сразу! Я же как лучше хочу! Так тебя вызывали?

— Нет еще, — соврал Свирельников.

— Странно. Может, заедешь на мадеру?

— Не могу. Созвонимся…

— А ты хоть помнишь, что мы помирились?

— Конечно! Слушай… у тебя телефон этих девчонок под рукой?

— Соскучился?

— Нет, хочу их одному человеку подарить ко дню рожденья.

— Правильно: девчонки хорошие, без всяких-яких! Но телефон я куда-то засунул. А фирма называется «Сексофон».

— Саксофон?

— Нет, не дудка, а через «е». «Сексофон». Понял?

— Понял.

— Телефон в «Интим-инфо» найдешь, я оттуда брал.

— А как зовут их, не помнишь?

— Не-а. Помню, что у светленькой на пояснице глаз.

— Какой еще глаз? — вздрогнул директор «Сантехуюта».

— Открытый. Наколка такая смешная. Береги себя!

— И ты тоже!

Нацарапав странное название фирмы на обратной стороне визитной карточки, Свирельников распрощался с Вовико и огляделся: хвоста не наблюдалось. Некоторое время они ехали вдоль парка: справа были уступчатые многоэтажки, а слева пыльный лес с зажелтевшими кое-где березками и тропинками, ныряющими в чащу прямо от стеклянных автобусных павильончиков. Проехали клубное здание с колоннами и надписью «Театр».

«Лесотеатр», — подумал Свирельников.

На большой афише, прикрепленной к фронтону, значилось:

Скоро!

Лев Толстой «Война & мiр».

Степ-мюзикл.

Он представил себе Наташу Ростову, отбивающую чечетку в компании с Андреем Болконским, и повеселел. Когда вывернули на проспект, Свирельников еще раз тщательно огляделся, но серых «Жигулей» не заметил.

«А что это вдруг Веселкину приспичило мириться?» — подумал он.

Зря этот товарищ по оружию никогда ничего не делал.

В «Можайку» оба они поступили после армии и оказались в одном взводе, а в общаге их койки стояли рядом. Правда, Вовико тогда считался общеинститутской легкоатлетической звездой и постоянно ездил на сборы. Преподаватели относились к его отсутствию на занятиях как к неизбежному злу, но с раздражением и в конце концов сквитались: по распределению он загудел в Улан-Удэ.

Потом Веселкин ненадолго появился в Москве, чтобы втянуть Свирельникова в историю с заразными сестричками. После этого, однокашники долго не виделись и снова встретились совершенно случайно на улице, кажется, в 93-м. Михаил Дмитриевич гордо рассекал Ленинский на своей первой иномарке — старинной «Тойоте» с правым рулем, которой страшно гордился, а грустный Веселкин ожидательно мерз на остановке. Вовико тогда только-только вылетел из армии по сокращению, пробовал толкнуться в бизнес и был наивен, как эмбрион, принимающий абортный скальпель за луч света в темном царстве.