На этом сейме ясно обнаружилось тревожное и опасное положение государства, потрясенного борьбою религиозных партий и целых народностей, которую вызвали меры католической нетерпимости покойного короля, в особенности пресловутая уния. Православные западноруссы соединились с диссидентами, т. е. протестантами разных видов, и предъявили на сейме целый ряд требований в ограждение своих имущественных и политических прав. Малороссийское казачество волновалось и, с своей стороны, требовало не только свободы греческого исповедания, но также участия в избрании короля и других прав. На Конвокацийном сейме назначено было 27 сентября днем сейма Элекцийного или избирательного. Сей последний долго занимался препирательством по разным вопросам, и, только побуждаемый начавшеюся польско-московскою войною, 8 ноября 1632 года приступил наконец к избранию короля, которым и был единогласно выбран Владислав. Спустя несколько дней, он присягнул на pacta conventa. В число этих pacta, ввиду военного времени, включен новый пункт о том, чтобы на войско шла не одна, а две четверти (кварты) доходов с королевских имений (собственно, с державцев этих имений); шляхта же, по обыкновению, старалась освободить себя от обременительных военных расходов. За Элекцийным сеймом последовал Коронацийный, который был назначен на 31 января 1633 года Но только 6 февраля совершилось коронование новоизбранного короля в Варшаве. После того начались приготовления к его походу под Смоленск; но они крайне замедлялись недостатком денег. Употреблялись чрезвычайные меры для пополнения королевской казны. Так, ради 90 000 золотых, поднесенных бранденбургским курфирстом Вильгельмом, король освободил его от обязанности приехать в Варшаву, чтобы лично принести ленную присягу в качестве герцога прусского, а позволил сделать это чрез посольство — важный шаг к независимости Пруссии от Польши. На. военные издержки Владислав продал также разные королевские сокровища, в том числе и отцовскую корону, стоившую 50 000 золотых. Эти приготовления, а равно всякие неустройства и волнения в Речи Посполитой, которые пришлось улаживать новому королю, задержали его так долго, что он только в августе месяце 1633 года выступил в поход, двинув отряды из Вильны и Орши, двух сборных пунктов, и едва успев собрать до 15 000 войска.

Вот сколько времени Польша была связана внутренними условиями и не могла прийти на помощь смоленскому гарнизону. Оказывается, что, начиная войну, в Москве рассчитали верно; но это драгоценное время Шеин безвозвратно потратил на пассивную осаду города, т. е. на бесславное сидение в своих окопах и острожках, которые он продолжал возводить и укреплять с каким-то тупым упрямством. Очевидно, он не понимал, что, по мере расширения и увеличения его укреплений, рать его все более и более теряла свою подвижность и обращалась в простые гарнизоны воздвигнутых им острогов. Если тут не было прямой злонамеренности, то невежество Шеина в военном деле является просто поразительным.

Смоленский гарнизон едва держался, страдая от недостатка съестных и боевых запасов. Доходившие от него письма умоляли о скорейшей помощи, иначе он должен будет сдаться. Но отряд литовских войск, стоявший под Красным, был слаб и сам терпел во всем недостаток; притом у него открылся сильный конский падеж. В это время особенно много было перебежчиков от неприятеля в русские лагери. Шеин получал от них подробные известия; но по-прежнему ничего решительного не предпринимал, продолжая заниматься безнадежными подкопами под стены города и укреплениями своего лагеря.

8 августа воротился под Красное гетман Радивил, ездивший на встречу королю; хотя великий литовский гетман Лев Сапега незадолго до того скончался, однако Радивил пока не получил его булаву и продолжал оставаться полевым гетманом (его недолюбливали как протестанта). Вместе с ним прибыл пан Песочинский с двухтысячным отрядом кварцяного войска. Они двинулись к Смоленску и стали лагерем на Глушице, на изгибе левого берега Днепра, верстах в 7–8 от Смоленска. Здесь укрепились, навели мост через реку, и начали производить рекогносцировки, доходя до самого острога Прозоровского и соседних с ним шанцев. Русские вступали в небольшие стычки с неприятелем; но большею частию держались под защитою своих пушек и окопов и не осмеливались принять бой в открытом поле. 25 августа прибыл и сам король с коронным войском, которым предводительствовал другой польный гетман, Казановский. При нем состоял со своим отрядом смоленский воевода, пресловутый Гонсевский, который, вопреки обычаю, не хотел соединиться с собственным, т. е. литовским, гетманом, по своей вражде к нему. Оба польные гетмана также находились в распрях друг с другом. Каждый из них желал иметь короля у себя в обозе. Владислав стал в обозе Радивила на Глушице. Гонсевский отправил своего челядина в город с известиями о прибытии короля и предстоящем совместном нападении на осаждающих. Посланец, однако, не мог пробраться незамеченным сквозь русские линии; тогда он бросился в Днепр и, постоянно ныряя, подплыл к самым стенам; тут воспользовался одним из обвалов, произведенных русскими пушками, и без всякой лестницы взобрался в крепость.

Прибытие короля с главными силами на помощь Смоленску нарушило царствовавшее дотоле сравнительное бездействие московского войска и заставило его выдержать целый ряд битв, но все-таки не вызвало его на активную борьбу.

Узнав от воротившегося посланца о крайнем положении гарнизона, терпевшего уже голод, король решил немедля произвести нападение на осаждающих, несмотря на большое неравенство сил: у него было по крайней мере вдвое менее людей, чем у Шеина, по соединении с литовским отрядом из-под Красного, оно теперь едва достигало 20 000 человек. В совете королевском обсуждался вопрос, на какие пункты русских осадных линий сделать нападение. Решено было прорвать слабейшую их часть, т. е. заднепровскую. На другой или на третий день по своем прибытии Владислав в ночь с 27 на 28 августа перешел по наведенным мостам на правую сторону Днепра, разделив свое войско на две колонны: правая колонна, гетмана Казановского и Гонсевского, направилась на табор Прозоровского, чтобы не допустить его к поданию помощи; а левая, Радивила, при которой находился король с своим братом Яном Казимиром, должна была ударить на Покровскую гору, т. е. на лагерь Матисона. Кроме того, отделен был особый отряд под начальством полковника Розена, чтобы обойти Покровскую гору, стать на сообщениях Матисона с Шеиным и таким образом отрезать помощь с той стороны. На этот раз неприятели не застали русских врасплох.

Нападение на Покровскую гору встретило упорное сопротивление. Массивные рогатки и вырытые около них ровики задержали нападающих; а когда они срубили часть рогаток и прорвались внутрь линий, то здесь закипел жаркий бой с отрядом Матисона. В то же время из Смоленска вышел Воеводский с частью гарнизона и ударил на этот отряд с другой стороны. Пока Матисон отбивался с обеих сторон, вдоль днепровского берега у подошвы Покровской горы уже пробирался обоз с съестными и боевыми припасами, назначенный для осажденного города. Этот транспорт, сопровождаемый полковником Денгофом, направился по Днепровскому мосту, который оказался совсем неуничтоженным, вопреки донесениям Шеина. Но король должен был поддерживать сражение почти до вечера, пока транспорт благополучно вошел в крепость; а вслед за ним введено было туда и подкрепление, именно полк королевича Казимира в 1200 человек. Воеводский отступил в город, потеряв несколько сот человек; полковник Денгоф на обратном пути от города был смертельно ранен. Король отошел в свой лагерь; а храбрый Матисон снова занял свои линии и вновь их укрепил. Колонна Казановского помешала Прозоровскому подать помощь; но, увлекшись военным пылом, гетман хотел взять его предмостные укрепления, причем попал на засаду, скрытую во рвах и оврагах, и, кроме того, потерял много людей от артиллерийского огня с валов острожка. Таким образом и Казановский отступил с большими потерями. Шеин в этот день бездействовал и не подал никакой помощи Матисону. Зато, когда на другой день король прислал трубача с просьбой выдать тела убитых, он любезно согласился на эту просьбу. Таким образом, хотя Владиславу удалось несколько подкрепить гарнизон; однако это ему дорого стоило и на первый раз он встретил мужественное сопротивление; впрочем, то же сопротивление показало ему разрозненность и малую подвижность русского войска. Поэтому в следующие дни он ничего не предпринимал и стал собираться с силами, поджидая еще некоторые шедшие к нему отряды, а главное, запорожцев. Вместо того чтобы воспользоваться этим затишьем, еще неполною силою неприятеля и его утомлением после дела 28 августа, Шеин не двигался из своего укрепленного лагеря и только считал количество убывавших у него людей; ибо с приходом короля побеги детей боярских из русского войска чрезвычайно усилились. Поколебалась и верность наемников: иноземцы часто начали переходить из русского лагеря в королевский. Между прочим, перебежало несколько волохов, которые жаловались на крайнюю усталость: от постоянных тревог и опасений неприятельского нападения их держат на страже днем и ночью; а жалованье хотя и выплачивается ежемесячно, но приходится все съестное дорого покупать у царских харчевников. Все военные меры Шеина в это время, по-видимому, ограничились тем, что он несколько подкрепил Матисона и перевел Фандама с его полком из прежней, довольно бесполезной позиции в свободное дотоле пространство между городом и Прозоровским.