Шторм слегка утих. В полдень на край неспокойного моря выкатывалось солнце, и каждые четыре часа сменялись верхние вахтенные на мостике. Но наступили дни, когда вахту стояли по два часа и даже по часу. Понизилась температура, и стал холоднее ветер – неподдельный, полярный, обжигающий; на ограждении мостика, на поручнях и на мокрой одежде вахтенных появилась ледяная корка. В концу вахты на капюшонах меховых курток нарастали настоящие ледяные глыбы, но в этот момент приходила смена, чтобы через два часа выглядеть так же. Перед погружением все ограждение рубки превращалось в миниатюрный айсберг.

На досуге мы не раз обсуждали вопрос о необходимости написать о житье-бытье на подводной лодке.

— Я не против подводных лодок, – патетически восклицал Радаков, – но люди должны знать правду.

Напряженная работа ночью, изнурительная качка, не позволяющая нормально отдыхать, холод в отсеках – все это вызывало дополнительные расходы жизненной энергии. Стоило только отвлечься от дела, как сразу тянуло в сон. Другим следствием подводных условий было постоянное желание поесть. Несмотря на четырехразовое питание и отличный калорийный стол, аппетит огромной силы проявлял себя вскоре после обеда или ужина На «Северянке» ночью, в деловой тишине, в обстановке сосредоточенности и значительности любили покушать. Представьте себе:

Наблюдения мы обычно заканчивали в 10 утра и до обеда отдыхали по возможности. Вы уже знаете, что коек и пригодных для сна выступов и безопасных механизмов с горизонтальной поверхностью не хватало на всех. Стоило кому-либо покинуть свое ложе, как вакуум тут же заполнялся другим. Никто, собственно, и не обижался – так поступал каждый.

Теперь об одежде. Перед выходом в море мы получили специальное обмундирование, которое носят экипажи подводных лодок. Поверх тонкого шерстяного белья мы надевали темно-синие рейтузы и фуфайки, а потом погружались в подходившие к подмышкам здоровенные штаны, подбитые мехом изнутри. Все это плюс меховая куртка с капюшоном, называемая «канадкой», и грубые яловые сапоги превращали нас в итоге в неповоротливых и на первый взгляд тепло одетых «полярников». Шапка предназначалась для появления на мостике, а в лодке мы носили так называемые фески – маленькие шерстяные шапочки, напоминающие академические. И все равно было прохладно. Чтобы нагреть подводную лодку—этот омываемый холодной водой огромный стальной резервуар, – потребовалось бы иметь на борту настоящую теплоэлектроцентраль. А где ее поместить? И поэтому температура в отсеках никогда не поднимается выше десяти градусов.

Итак, первая помеха сну – холод. Кроме него шумы множества механизмов, оглушающих команд из репродуктора, и струйки воды сверху – конденсат теплого внутриотсечного воздуха на холодном металлическом корпусе «Северянки». Традиционную флотскую формулу «Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте» мы приняли буквально и старались днем забраться в одну из кают командного состава во втором отсеке. Там было несколько комфортабельней и более спокойно, чем на койках носового отсека. Во всяком случае, как говорится, жить было можно, а Сережа Потайчук всегда утешал нас, напоминая, что факиры спали даже на гвоздях.

Особенно неуютно становилось во время зарядки аккумуляторной батареи. В надводном положении лодка сразу превращалась в своеобразные качели, и начинался сопровождающий зарядку всепроникающий искусственный сквозняк. Мощные вентиляторы, установленные рядом с дизелями, засасывали атмосферный воздух и, не допуская опасного скопления газов, выделяющихся из аккумуляторных элементов, гнали его по всем отсекам. Тут уже не спасали ни меховые куртки, ни защитная поза под одеялом – колени к подбородку – некое подобие вопросительного знака.

Спрятаться от холода в это время было негде. Что же мы делали? Привыкали. И привыкли – никто из нашей шестерки не заболел.

Если к холоду пришлось привыкать, то от умываний, наоборот, отвыкали. В океане заправиться водой негде, и из соображений экономии ее не подавали в магистрали умывальников по двое-трое суток. А в «умывальные» дни вода появлялась лишь на несколько часов. Разумеется, вся упомянутая выше обстановка наложила на нас некий отпечаток «дикости». Если бы кто-нибудь из нас – небритый, немытый, взъерошенный, в странном одеянии – попал в обычную обстановку, то, пожалуй, его бы приняли за «беглого каторжника» или за «снежного человека».

За нашим здоровьем следили медики Зуихин и Грачев. Несколько раз они организовывали «баню» – обтирание тела ватой, смоченной в спирте, отчего вата приобретала цвет сажи. Дважды в неделю население «Северянки» подвергалось подробному медицинскому осмотру: измерялось давление, проверялся слух, зрение и так далее. Между прочим, у всех без исключения физиологические показатели за время плавания несколько ухудшились. Затем медики несколько раз в день измеряли влажность, состав и температуру воздуха в отсеках – исследовали так называемый микроклимат. В зависимости от результатов распределялись немногочисленные электрогрелки по отсекам и устанавливался порядок работы внутрилодочной вентиляции.

Чтобы как-то восполнить недостаток воздуха и солнца, врачи провели необычное для подводной лодки мероприятие – облучение матросов и научных сотрудников кварцевой лампой. Кают-компания была задрапирована простынями, и в этом убеленном пространстве в белых халатах и шапочках священнодействовали Зуихин и Грачев. На нас, обнаженных до пояса, надевали темные очки, и хотя весь цикл облучения длился три-пять минут, на следующий день выяснилось, что под действием искусственного солнца некоторые даже обгорели. Наибольшую дозу лучей заполучил сам Зуихин, в течение дня много раз случайно попадавший под свет лампы. Кожа с его лица сходила пластами и восстановилась только к возвращению. И все-таки подводное солнце – замечательная вещь: после облучения чувствуешь себя бодрее и перестаешь обращать внимание на такие мелочи, как сырость и сквозняки.

В тот день, когда несколько человек кряду спросили у меня, когда же наконец закончим работу и ляжем на курс к родным берегам, мы, чтобы скрасить суровое однообразие нашей жизни, решили выпустить юмористическую стенгазету под названием «Осьминог». Радаков весь день рисовал (первый раз в жизни!) осьминога, и к ужину был готов великолепный экземпляр, судорожно сжимавший щупальцами первые буквы заголовка. Такая творческая удача сыграла для Радакова роковую роль. С этого времени замполит смотрел на него не иначе как на живописца. Иван Андреевич призвал к жизнедеятельности Володю Крупина и подрядил его и меня писать стихи. Чувствуя, что от судьбы не уйдешь, Володя укрепил на полочке портативную пишущую машинку и после некоторого раздумья застучал. Вторая шуточная газета именовалась «Рыбий глаз». И здесь Радаков проявил недюжинные способности: из-за стекла иллюминатора на нас глядела лупоглазая рыбина с накрашенными помадой губами. Содержание обеих газет составляли карикатуры с зарифмованными надписями к ним.