Подо мной задрожала земля, а в воздухе раздались громовые раскаты.

— Господи! — прокричал патрульный. — Наверное, началось наступление!

Из лагеря донеслись сигналы, кто-то отдавал приказы на фоне отдаленных разрывов. Мимо пробежало несколько человек. Проснувшиеся артиллеристы бежали к орудиям, стоявшим на краю заброшенного аэродрома. Поскольку приказа оставить пост не поступало, я оставался на месте, размышляя, какие указания получают мои товарищи. Продолжать доставку провизии при таком обстреле значит начать операцию совершенно иного рода по сравнению с теми, к которым мы успели привыкнуть. Вдалеке по-прежнему слышались звуки стрельбы, смешанные с грохотом наших орудий. При световых вспышках бегущие солдаты казались марионетками в театре теней.

Словно какой-то гигант, разгневавшись на мир, тряс землю: каждый человек превращался в песчинку, с которой колосс покончит одним махом и даже не заметит. Несмотря на то что опасность была еще далеко, я был готов при первом же сигнале броситься в яму, наполненную водой. Ко мне подъехали два трактора с выключенными фарами, колеса и гусеницы превратили грязь в жидкое месиво. Из них выпрыгнули двое солдат и почти с головой погрузились в жижу.

— Ну-ка, часовой, дай нам руку, — приказал один из них.

От непрекращавшейся стрельбы горело небо и земля. Мы заправили трактор бензином.

— Вечно что-то грохочет, — сказал мне один из трактористов.

— Удачи, — ответил я.

Чуть поодаль солдаты моего соединения пытались совладать с лошадьми, падавшими в грязь и отчаянно ржавшими. Несколько раз подходили грузовики забрать канистры с бензином; к рассвету, когда меня так и не сменили, я недоумевал, осталось ли мне что-нибудь охранять. Бомбардировка продолжалась с той же мощью, что и прежде. Я устал и отказывался понимать происходящее. Подошли парни из моей роты во главе с сержантом, который подал мне знак присоединиться к ним. Как раз в этот момент ярдах в ста от нас разорвался один из снарядов дальнего действия. Нас подбросило, и мы со всех ног бросились наутек. На бегу я лишь тщетно искал глазами широкие плечи Гальса.

На лагерь падали все новые и новые снаряды; повсюду горело. Мы бросались на землю и снова вставали, все вымазавшись в грязи.

— Нечего зря валяться, — сказал сержант. — Смотрите на меня и делайте, как я.

В ушах что-то завизжало; мы вслед за сержантом бросились прямо в грязевое месиво. От мощнейшего взрыва прервалось дыхание, затем нас покрыло комьями грязи.

Мы снова выпрямились и вновь залегли, так как рядом раздались три или четыре разрыва. За нами вспыхивал пожар. Как только прошла опасность, мы бросились к складу боеприпасов.

От одного вида горы накрытых брезентом ящиков нам стало дурно. Если хоть самый маленький снаряд попадет сюда, в радиусе ста ярдов не останется ничего живого.

— Боже правый, — произнес сержант. — Да здесь никого. Невероятно.

Презирая опасность, он взгромоздился на самую вершину горы динамита и начал проверять номера на коробках, указывавшие, куда их направлять. А мы стояли и смотрели на него, подобно обреченным узникам, расставив ноги, с пустыми головами, ожидая приказов. Прибежали двое перемазанных в грязи солдат. Сержант начал им что-то кричать. Несмотря на грохот орудий, они отдали честь.

— Это вы здесь караульные?

— Да, герр сержант, — ответили они в унисон.

— Так где вас носило?

— Зов природы, — сказал один из караульных.

— Пошли сразу двое? Болваны! Тут такое творится, не до шуток. Назовите свои имена и соединения.

Сержант и не думал спускаться.

Про себя я проклял его: свинья, даже здесь думает о дисциплине, стоит там, готовит рапорт, как будто не происходит ничего особенного. Новые взрывы, прозвучавшие совсем близко, бросили нас на землю, лишь один сержант не обращал на них внимания.

— Зачищают наш тыл, — сказал он. — Выпустили небось свою чертову пехоту. Ну, что стоите, забирайтесь сюда и помогите мне.

Парализованные страхом, мы вскарабкались на жерло вулкана. Вспышки, освещавшие все вокруг, придавали нашим фигурам трагический облик. Через несколько минут мы уже бежали со всех ног, груженные тяжелыми ящиками.

Начался рассвет. Вспышки были почти не видны, горизонт окутало густым дымом. К полудню начала стрелять и наша артиллерия. Мы бегали, выполняя то один приказ, то другой, хотя и валились с ног от усталости. Помню, с Гальсом и Ленсеном мы сидели на краю огромной воронки, прислушиваясь к разрывам мощных снарядов.

Два дня подряд мы практически не спали. Продолжалась все та же пляска смерти. Мы несли в убежища, наполовину наполнившиеся водой, все больше раненых; их клали тут же на срубленные из бревен носилки. Полевые медики оказывали первую помощь. Вскоре госпитали, в которых не прекращались стоны раненых, оказались переполнены; новых пришлось класть под открытым небом, прямо на грязь. Хирурги проводили операции на умирающих то здесь, то там. Человеческие обрубки состояли из крови и грязи.

На утро третьего дня бой стал еще более напряженным. Мы валились с ног от усталости. Обстрел продолжался до наступления темноты, а затем сразу же прекратился. По всему фронту виднелись облака дыма. Мы постоянно ощущали присутствие смерти: это был не просто запах разлагающихся трупов, а именно запах, исходящий от смерти, когда число убитых достигает запредельной величины. Все, кому приходилось пройти через такие бои, знают, о чем я говорю.

От двух из восьми изб, составлявших наш лагерь, остался один пепел. Оставшиеся были переполнены ранеными. Лаус, у которого было доброе сердце, разрешил каждому два часа сна. Мы валились прямо на землю, там, где стояли, как будто внезапно усыпленные. Когда время отдыха проходило и нас будили, казалось, мы спали всего несколько минут.

И снова приходилось носить агонизирующих калек или рыться на обожженных трупах, выискивая бляхи с номером. Их потом высылали семьям на Родину с надписью: «Пали смертью героя на поле боя во имя славы Германии и за фюрера».

Несмотря на тысячи убитых и раненых, на следующий день после прекращения стрельбы сражение на Дону немцы отмечали как свою победу. Рты умирающих раскрывали, чтобы и они насладились ею, напившись водки. По всей длине тридцатикилометрового фронта генерал Жуков и его «сибирская» армия, только что ставшая причиной разгрома немцев под Сталинградом, пытались прорвать линию фронта на Дону к югу от Воронежа. Но отчаянные атаки русских разбивались о наши непреклонно стоявшие боевые ряды. За эту неудачную попытку заплатили жизнью тысячи советских солдат, но и нам она обошлась очень дорого.

Тем вечером уехало три четверти моей роты. Грузовики были переполнены ранеными, лежавшими чуть ли не друг на друге. На некоторое время я остался без Гальса и Ленсена.

Дружба на войне дорогого стоила: может быть, ей способствовала общая ненависть, сплотившая людей. В обычной мирной жизни о такой дружбе и помыслить было невозможно. Теперь же я оказался с парой солдат, с которыми, возможно, и было интересно поговорить, но перекинуться словом мне так и не удавалось. При первой возможности я ушел от них, уселся в грузовике и попытался собраться с силами.