…Пленных выкупали у русских за золото, семьи, которые не могли оплатить выкуп солдат, оказывались в безвыходном положении. Экспедиционного корпуса не стало за пять дней, войска, желавшие только наступать, не были готовы к обороне, поэтому контрнаступление русских не дошло до Таллина лишь сорок километров — Конфедерация капитулировала. А потом начались переговоры. С тех пор на этом месте установилась новая граница, десять тысяч пленных солдат Конфедерации так и остались в трудовых лагерях, колоссальные репарации были выплачены стороне победителей. Только через три года правительство Северного агломерата отпустило пленных домой. Жестокий урок, понесенный Конфедерацией Прибалтики, еще раз напомнил об опасности раненого русского медведя.

Прибытие на Московский вокзал было торжественным, сотни и тысячи людей ехали встречать бойцов уже ставшего легендарным бронепоезда. Объединенные части союзников-новгородцев, спецназа чистильщиков и бойцов Северного агломерата совместными усилиями производили зачистку разбитых автономов, и в то самое время, когда выжившие в страшном рейсе выходили в Петербурге на вокзальный перрон, уничтожались последние очаги сопротивления. Победа была за нами, но я не смог поддаться всеобщему веселью. Радостные крики победителей и встречающих слились в единый гвалт, а я понимал, что это — не мой праздник. Радовался и Владислав, он, полковник чистильщиков, заменивший погибшего начальника поезда во время боя, сейчас торжественно поднимался на только что сооруженную трибуну для выступления.

А потом все закрутилось — торжественная речь, салют, цветы, оркестр… Минута молчания, речь, залпы из стрелкового оружия… Головная боль, дикая усталость, размещение, сводки с фронта… Все! Все это было. И я просто участвовал во всем. Просто участвовал. Никогда мне не было так противно. Я не хотел здесь быть, я хотел домой. Домой! Вот и сейчас: генерал жмет руку, медаль на новом камуфляже… Забавно! А должны были расстрелять: дезертир! Вот так и выходит: вся моя сотня полегла в бою, их больше нет. Они — настоящие герои! А я тут, живой и здоровый. С медалью. Поздравляют. Гордится страна. Воины! Бойцы! Солдаты! Спасибо за ваш подвиг! Объединение России! Преодоление Кризиса! Сон… Нет, сна нет — БОЛЬ!!!

В эту ночь я попытался напиться.

Нас разместили в специально приготовленной гостинице, выделив каждому по отдельному номеру, — неслыханная щедрость для простых солдат. Вместо казармы в гостиницу — уму непостижимо! Похоже, руководство хотело выказать свое благодарное отношение к солдатам, прошедшим это испытание. Героям можно иногда пожить и не в казарме.

Потом были поминки. Я тихо сидел в углу холла, где мы все собрались. Слушал разговоры бойцов и все глубже проваливался куда-то во тьму. Водка мне не помогала, я ее совсем не чувствовал. Встал, чтобы пойти к себе. Владислав в спину сказал, что завтра после переговоров он будет проводить инструктаж. Я кивнул — завтра так завтра.

Зашел в свой ухоженный номер и бухнулся на кровать. Пытался уснуть, но сон не шел. Поворочавшись, встал и вышел покурить. Курилка была на длиннющем балконе в конце коридора. Точно так же я люблю курить на своем балконе в Тушине. Сидеть, болтать ногами, как ребенок, и смотреть в ночное июльское небо. Ага, как же! Когда я сидел дома, болтал ногами и смотрел в небо, я не был предателем. Как же противно! Я снял с камуфляжа медаль и стал ее рассматривать. Белый круглый диск с изображением стреляющего изо всех орудий бронепоезда, сверху была надпись: «Участнику прорыва бронепоезда «Красная стрела». На обратной стороне красивым шрифтом сделан знаменитый лозунг: «Сердца Столиц Соединяя».

Какое-то время я смотрел на красивое изображение поезда, несущегося к победе, затем замахнулся…

За спиной послышался голос:

— Андрей, может, не стоит?

Но я все-таки бросил. Медаль летела долго, переворачиваясь, она иногда поблескивала в полете, отражая свет фонаря. Затем был звон металла о камни, после чего вновь стало тихо. Пристроившийся рядом Артем деловито прикурил сигарету и уставился в небо. Около часа мы сидели в полной тишине, где-то вдалеке слышались крики, иногда снизу долетал тихий равномерный шаг патруля. Так вот мы и сидели, каждый думая о своем. Наконец Артем негромко сказал:

— Все равно зря медаль выкинул. Можно сходить.

— Не пойду. — Я даже головы не повернул. — Только не спрашивай почему.

— Да ладно. Я же вижу, что с тобой. Водка помогает?

— Не берет.

— Ясно. Совсем накрыло. Что делать будешь?

— Не знаю. Выхода не вижу.

Вокруг была тьма. В книжках и фильмах всегда так: вот ты в безвыходной ситуации, не знаешь, что делать, и кажется, что ждет неминуемая гибель, но вдруг — свет! Сверху протягивается рука и вытаскивает тебя из бездны. Все живы, все счастливы…

А вот мне жутко от того, что никто не придет, не протянет руку и не вытянет меня. Я обречен, словно род Буэндиа, на сто лет одиночества. Вы представляете, что это такое — понимать, что никто не придет? Вот и сейчас я смолю уже которую сигарету, во рту дикая горечь, но она не может сравниться с болью в душе. Странно, что Артем появился, сидит рядом, просто сидит и молчит, вот сумасшедший. Наверное, из этих, которые не бросают в беде, такой весь правильный. Просто сидит рядом и молчит, наверное, думает, что я броситься с балкона решил. Ага, так я и прыгнул. Неужели не простил бы себе? Типа мог помочь, но не сделал. Да, пожалуй, я же видел, что он какой-то странный. Парню война башку снесла, а такой вроде правильный был. Герой. Участник.

Я повернул голову и сказал:

— Тёма, иди спать. Все нормально будет, ты мне не поможешь. Я — в случае, когда человек только сам себе может помочь. Если ты думал, что у меня крыша поехала, то ты ошибся, я прыгать не хочу. Иди спать.

— Мне и тут хорошо. Если ты такой идиот, у которого крышу снесло, я останавливать не буду. Прыгай, одним слабаком меньше будет.

— Кем ты был до революции? — Я с хрустом потянулся и подумал о горячей чашке кофе. — Каким-нибудь студентом-физиком? Московский парень с окраин?

— Это из оперы «кем был Паниковский до революции»? — тоскливо усмехнулся Артем. — Я наркоманом был. Да и не с окраин совсем. Я долгое время за границей жил, о физике у меня довольно слабое представление. Плохой из тебя чистильщик, Андрей. Ты смотришь на внешность, а надо чувствовать содержание.

— И какое же содержание?

— У меня папа — дипломат. Я в России-то толком и не жил. Там и пристрастился к наркоте. Не в какой-то Замбии — во Франции как-никак, отец и мама за мной не следили, они всегда думали, что, дав мне побольше денег, можно откупиться. В общем, сыночку ни в чем не отказывали. Потом клиники, гипнотизеры и так далее и тому подобное.

— Ты не похож на сынка дипломата. — Я встал и снова размялся. — Не тянешь. Пошли спать.

— Он потом меня закопал, — вдруг сказал Артем. — Я в очередной раз сорвался. Тогда мамы не было, она у меня тоже в посольстве работала, уехала по делам. Вот он и пришел, когда я приход словил. Ничего мне не сказал, просто в охапку схватил, связал и повез в лес. Там меня и закопал. Представляешь, пригород Парижа, и дипломат с лопатой в руках роет яму. Я кричал, плакал, но он меня не слышал. Бросил в яму и стал закапывать. Ты не представляешь, что это такое. Лежишь, связанный, в яме, а родной отец тебя закапывает… — Артем повернулся ко мне, в его глазах стояли слезы. Я молчал. — Он вытащил меня через несколько минут. Ты даже не представляешь, что я чувствовал в эти минуты. Я не знал, что он будет меня выкапывать. Честно, за все это время он не сказал ни слова, я подумал, что там и останусь. В этой черной земле. Думаешь, я пытался выбраться? Нет, я сначала судорожно бился, а потом замер, лежал в холодной земле и не дергался. Меня словно какие-то нити опутали, я чувствовал дикий холод и лежал. Холод был не из земли, этот дикий ужас будет всегда в моем сердце. А потом он меня вытащил. Ни слова не сказал, просто вытащил и отвез домой. На следующий день мы мирно пили кофе вместе с мамой, которая так ничего и не узнала и не узнает.