– Спасибо товарищу профессору. Если б не он, постоял бы я когда-нибудь в жизни возле стены Коммунаров? Верите-нет, стою я на кладбище Пер-Лашез и все так ясно себе представляю, будто сам тогда здесь был. Тут вот версальцы, а там наши…

– Позвольте полюбопытствовать, «наши» – это кто же? – язвительно спросил Старцев. – Красные? Большевики?

– Известно, кто. Парижские коммунары. Их враги-версальцы со всех сторон окружили. Силы неравные. Коммунары отбивались до последнего патрона. И все до одного погибли, – и, скорбно помолчав немного, добавил: – Вернусь, пьесу про это напишу.

– Да откуда вы все это знаете? – продолжал донимать Бушкина Иван Платонович. – Версальцы, коммунары…

– Это просто. У нас в бронепоезде товарища Троцкого была своя библиотека. Мне разрешали в ней книжки брать, – пояснил Бушкин. – Одна толстая такая попалась: «Великая французская революция как предтеча Парижской коммуны». Это заголовок. А под ним еще написано: «не извлеченные уроки». Одолел. Три раза всю от корки до корки прочитал. Какие-то страницы на зубок выучил. Хорошая книжка, умственная. Мне после этой книжки все как есть открылось. Вот, скажем, наша Гражданская война, она же точь-в-точь на Великую французскую похожа. Там тоже король, Людовик Шестнадцатый, верховодил. Так же народ поднялся, захватил тюрьму – Бастилией называется. Я и там сегодня побывал. Нет теперь той тюрьмы, снесли. Площадь теперь. Красивая. Цветочки, кусточки. Вроде и не лилась здесь народная кровь, не рубили головы коммунарам. Но я не о том.

Бушкин говорил громко и вдохновенно, словно читал монолог из какой-то пьесы. Старцев даже пару раз многозначительно поглядел на Кольцова: смотри, дескать, вот каким он может быть, этот неулыбчивый и не шибко грамотный Бушкин!

– Захватить-то власть народ захватил, Людовика казнили. Все, как у нас. И не совсем, – продолжал Бушкин. – Коммунарам целик чуток довернуть, и получилось бы все без промаха. Не сумели. И что же? Якобинцев, которые за народ, разгромили. Марата убили, Робеспьера, Дантона, Сен-Жюста казнили…

– Постойте, постойте, Бушкин! Господи, да откуда все это у вас? С такими подробностями? – остановил Старцев извергающего этот монолог бывшего гальванера. Этот неприметный с виду парень своими косноязычными, но умными суждениями, своими пророческими выводами порой поражал профессора, который давно привязался к нему и считал его едва ли не своим сыном. – Вы что же, готовились к нашему отъезду в Париж? Что-то читали?

– Какое там! Вы разве не помните: минуты свободной не было. Но я ж вам говорил: у меня память. Про Великую французскую революцию до утра могу рассказывать. Очень она мне на душу упала.

– Может, другим разом? – улыбнулся Кольцов.

– Еще только два слова. Про Парижскую коммуну, – не унимался Бушкин. За все эти, проведенные во Франции, дни он уже начал привыкать к тому, что его наравне со Старцевым считают виноватым в потере саквояжей, и поэтому все больше молчал. Да и поговорить-то особенно было не с кем. Иван Платонович тоже весь ушел в себя. Жданов и Болотов разговаривать с ними предпочитали об обстоятельствах их ограбления. И только. И вот в их комнате возник еще один человек – Кольцов, который доброжелательно с ними разговаривает, умеет хорошо слушать. И Бушкин взбунтовался. После длительного вынужденного молчания ему просто захотелось обратить на себя внимание, рассказать, какие чувства овладевали им на местах тех не столь давних событий.

– Вот Парижская коммуна. Через восемьдесят лет после Великой французской, – перешел на торопливую скороговорку Бушкин, боясь, что его так и не дослушают до конца, до тех выводов, до которых он дошел самостоятельно, своим собственным умом, – пролетарии установили свою диктатуру. Коммуны стали управлять городами. Живи и радуйся. Так нет же! Всего семьдесят два дня и длилась их радость. Контрреволюционных версальцев, врагов коммуны, надо было разгромить. Вырубить под корень. А они что? Забыли про те давние уроки Великой революции. И поплатились. А товарищи Ленин и Троцкий все правильно поняли: допрежь всего надо изничтожать всю внутреннюю контрреволюцию. Безжалостно и до конца. Тогда все сойдется, – и закончил Бушкин совсем уж неожиданно. – Я так думаю, товарищ Троцкий давал почитать ту книжку Ленину. Ну, про не извлеченные уроки. Может, она и открыла Ленину глаза на то, как в нашей революции победить.

– Эк куда вы хватили, Бушкин! – с укоризной в голосе, с улыбкой произнес Кольцов. – Товарищ Ленин сам лично много книг о революции написал. И про Парижскую тоже.

– Не читал, – с сожалением сказал Бушкин. – Не было их в нашем бронепоезде. Кончится война, обязательно прочитаю. Всемирная революция только начинается. Пригодится.

– Далеко загадываете, Бушкин.

– Что ж тут такого. После того, как свою коммунистическую власть установим, другим тоже надо будет подсобить. Вы меня, конечно, извините, но я обязательно здесь, в Париже, еще разок побываю.

Фролов появился у них, когда совсем стемнело, и за окном уже стихли мерные шаркающие шаги сотен ног. Лишь изредка вечернюю тишину нарушал одинокий торопливый стук каблучков опаздывающей на свидание барышни.

– Ну, как вы тут, сидельцы? – спросил он, ставя на стол увесистый пакет с продуктами.

– Живем – не тужим! – бодро ответил за всех Бушкин. Фролов, который все эти дни видел его мрачным и молчаливым, и даже, кажется, не слышал его голоса, удивленно на него посмотрел. А Бушкин продолжил: – Можно бы и дальше так. Харч хороший, работать не заставляют. Только вот совесть сопротивляется. Дружки мои где-то в Таврии или под Сивашами головы кладут, а я тут вроде этого… вроде курортника.

– Посочувствовать могу. Сам тут не по своей воле французские харчи перевожу, – выкладывая на стол упакованные в красочные обертки продукты, сказал Фролов.

– Как говорил мой батя: из сочувствия кафтан не сошьешь, – ворчливо отозвался Бушкин. Кольцов и Старцев молчали. Старцев словно заново открывал своего всегда исполнительного, незлобивого и покладистого помощника.

– Бунт на корабле? – улыбнулся Фролов и, коротко взглянув на Бушкина, доброжелательно объяснил: – Честно говоря, пытаемся найти способ отправить вас обратно. Имею в виду, чтобы обойтись без проблем, с гарантией. Пока не получается.

– И как долго может не получаться? – наступал на Фролова Бушкин.

– Не знаю. Тут, в Париже, сейчас находится наша крестьянская делегация. Ее возглавляет замнаркома внешней торговли товарищ Тихонов. Я с ним сегодня встречался. Возможно, удастся пристроить вас и Ивана Платоновича к ним.

– От чего это зависит?

– От многих обстоятельств, и я не уверен, что вам надо их знать. И потом. Я ведь не сказал: «пристроим вас к делегации», я сказал: «возможно, удастся», – отбил атаку Бушкина Фролов. И Бушкин понял, что своей настойчивостью рассердил Фролова.

– Извините, – виновато буркнул он.

– Все же надеюсь, что удастся, – миролюбиво добавил Фролов. – Так что потихоньку собирайтесь.

– Уже.