Много лет назад, когда я сам учился в начальной школе, взрослые, кажется, начали понимать, что для детей противоестественно подолгу сидеть и учиться. У нас были получасовые перемены до полудня, часовой обеденный перерыв, в который мы могли пойти погулять, и получасовые перемены после полудня. И нам почти никогда не задавали домашнее задание. Мы проводили в школе шесть часов в день, при этом два часа отдыхали и гуляли, а четыре часа сидели в классе. Я не говорю, что в то время в школе все было прекрасно, но было не так плохо, как сейчас. Сейчас в начальной школе длительных перемен нет, а детям, которые не могут приспособиться к монотонным занятиям, ставят СДВГ, дают сильные лекарства, воздействующие на психику и снижающие их непосредственность, чтобы они могли внимательнее слушать учителей и выполнять кучу бессмысленной работы. Никто не знает, какие последствия в будущем могут оказать эти таблетки на человеческий мозг, но очевидно, что они могут вмешаться в нормальное развитие мозговых связей, – это демонстрируют исследования на животных. Применение лекарств приводит к тому, что детей в целом можно лучше контролировать и с возрастом, взрослея, они становятся менее возбудимыми{124}. Вероятно, это объясняет, почему сейчас мы наблюдаем все больше случаев СДВГ у взрослых. Как и другие лекарства, воздействующие на психику, средства от СДВГ вызывают длительную зависимость.

Не так давно я расспрашивал родителей, которые забрали детей с СДВГ из школы и стали обучать их дома. Судя по тому, что написали родители в отчетах, в большинстве случаев детям перестали давать таблетки и у них не было никаких проблем с обучением{125}. Когда эти дети смогли развивать собственные интересы, а не следовать указаниям других, и когда они смогли играть сколько душе угодно, учеба у них пошла нормально и необходимость в таблетках отпала.

В этом списке грехов нет ничего нового. Учителя, с которыми я общался, осознают вредное воздействие принудительного образования, они многое делают, чтобы его уменьшить. Одни, насколько возможно, пытаются привносить в учебный процесс свободу и позволяют играть. Другие делают все возможное, чтобы заглушить чувство стыда, страх прослыть неудачником и снизить тревожность. Третьи разрешают детям работать вместе, поощряют совместную деятельность и сопереживание, несмотря на барьеры, которые возникают у детей. Четвертые стараются, чтобы дети учились мыслить критически. Но система выступает против таких учителей, особенно сейчас, когда мы подошли к ее логическому завершению. Будет справедливо, если я скажу, что учителя, работающие в нашей системе образования, не могут учить так, как они хотят, подобно тому как дети не могут учиться так, как хотят. Вот ответ учителя на небольшую раннюю статью, по мотивам которой написана эта глава: «Я не выбираю, как учить, – выбирает государство. Учителя прекрасно знают, как дети могут учиться, но им нельзя ничего с этим сделать… Моя компетентность как учителя оценивается по результатам [государственных] контрольных работ моих учеников». Но учителя, в отличие от учеников, могут уйти из школы.

Нужно добавить, что люди, особенно молодые, удивительно продуктивны и умеют приспосабливаться. Многие придумывают, как преодолеть негативные чувства, вызванные школой, и сконцентрироваться на положительных. Так они борются с пороками образования. Они находят способы работать сообща, играть, помогать другим справиться с чувством стыда и найти повод для гордости. Несмотря на противодействие школы, они противостоят хулиганам, развивают критическое мышление и находят время заниматься тем, что им интересно. Но им нужно приложить немало усилий, чтобы все это делать и одновременно выполнять требования учителей, поэтому такой путь дается не многим. Как минимум то самое время, которое школьники могут потратить на самообучение, они тратят на бесполезные занятия в школе и выполнение приказов учителей. Здесь я рассказал о семи пороках принудительного образования, но я сопротивляюсь искушению сказать, что их всего семь. Вероятно, вам захочется добавить еще. Кто-то из читателей предложил мне добавить восьмой – вмешательство в жизнь семьи. Школа отняла у детей время, которое они могли бы проводить с семьей и заниматься чем-то вместе. Кроме того, она нарушает семейную гармонию, потому что родители вынуждены заставлять детей делать уроки, им приходится справляться с дурным настроением детей и плохим поведением, которые дети приносят из школы. А иногда им нужно воевать с детьми, чтобы заставить их пойти в школу.

Если уменьшить время, которое дети проводят в школе, задавать меньше на дом и увеличить перемены, сделав их такими, как в мое время, это помогло бы, но не решило всех проблем. Чтобы избавиться от пороков, описанных в этой главе, нам нужно в корне изменить образ мышления и поведения, который, как призрак, восстал из темного прошлого. Того прошлого, когда считалось, что дети порочны от природы и должны исправиться, что главная цель образования – научить подчиняться царям и богам. Нам нужно отказаться от целой системы и заново придумать, как помочь детям учиться и следовать своему пути, а не заставлять их изучать то, что за них решили другие. Это был бы огромный и потрясающий шаг одновременно вперед и назад. У охотников-собирателей все было правильно, они понимали: детям нужна свобода, чтобы учиться самостоятельно. Это так же верно для наших детей в современном мире, как и в давние времена.

В начале и середине 60-х годов ХХ века Дэниел Гринберг был молодым профессором сначала физики, а потом истории в Колумбийском университете и считался восходящей звездой в новой, на тот момент развивающейся области – истории науки. Все, кто знал Гринберга, полагали, что его ждет успешная научная карьера. Кроме того, он преподавал, и именно преподавание заставило его пересмотреть свои взгляды и обратить внимание на вещи более важные, чем новый перевод Аристотеля, над которым он тогда работал. И хотя студенты уверяли, что им нравятся лекции профессора, он уже не мог видеть, как безучастно они относятся к учебе. Даже в университете Лиги плюща казалось, что студенты, изучающие физику и историю, заинтересованы только в том, чтобы получить самые высокие оценки и при этом поменьше выучить. Зачем же, думал Гринберг, они выбирают курсы по предметам, которые на самом деле не хотят знать? Потом он спросил себя: что не так с нашей системой образования? Почему учащиеся не стремятся развивать свои интересы и следовать дальше выбранному пути в получении образования?

По опыту могу сказать: большинство молодых способных преподавателей вузов рано или поздно задумываются о системе образования. Затем они проходят эту стадию и двигаются дальше. И после год за годом заставляют немотивированных студентов учиться для проформы и получать на экзаменах хорошие оценки. Они считают, что в этом и есть смысл преподавания. Однако Гринберг оказался не из тех, кого так просто убедить. Он увидел, что университет – главный соучастник системы образования, с которой невозможно смириться. Именно университеты через отделы образования продвигали двенадцатилетнюю систему школьного обучения, которую так порицал профессор. А затем он совершил поступок, который многих шокировал: уволился из университета и вместе со своей женой Ханной переехал в глушь, на восток штата Массачусетс, в район Садбери Ривер. Там он намеревался поразмышлять о природе образования.