— Знаешь что, Уоррен? Все, чего я хотела, у меня отбирали. Всю мою жизнь. В одиннадцать лет мне больше всего на свете хотелось велосипед, и в конце концов отец купил мне его. Ну, конечно, подержанный и совсем дешевенький, но я его обожала. И вот тем же летом папа жутко разозлился — уже не помню за что — и решил меня наказать. И забрал велик. Насовсем.

— Да уж, ты, наверно, ужасно расстроилась, — произнес Уоррен и тут же постарался перевести разговор на менее сентиментальную тему: — А чем занимался твой отец?

— Так, никчемный клерк. Работает на газовом заводе. Мы с ним вообще не ладим, как, впрочем, и с матерью. Я никогда не езжу домой. Можешь не верить, но это правда: все, что мне хотелось, сам видишь, у меня отбирали.

Здесь она сделала паузу, словно для того, чтобы, справившись с нахлынувшими чувствами, сделать свой голос еще более театральным, и, когда снова заговорила, уже куда более уверенно, он стал тихим, с приглушенными нотками, что как нельзя лучше подходило для столь камерной аудитории, состоящей лишь из одного слушателя.

— Уоррен… Хочешь, я расскажу тебе об Адриане, отце Лауры? Я правда хочу рассказать о нем, если тебе интересно.

— Разумеется.

— Так вот, Адриан — офицер американской армии. Молодой майор. Может, уже стал подполковником. Я даже не знаю, где он сейчас, и самое забавное, что меня это и не интересует. Честное слово, ни капельки. Но у нас с Адрианом все было просто чудесно, пока я не сказала ему, что беременна. Тогда он буквально заледенел. Конечно, я никогда всерьез и не мечтала, что он сделает мне предложение. В Штатах у него имелась богатая невеста из общества, и она ждала, когда он вернется; и я это знала. Но после моего признания он стал так холоден, велел мне сделать аборт, а я отказалась. Я сказала: «Я сохраню этого ребенка, Адриан». А он в ответ: «Ладно». И говорит: «Ладно, только тогда живи как знаешь, Кристина. Будешь растить ребенка без меня, и выворачивайся как хочешь». Вот тогда я и решила пойти к командиру его подразделения.

— Командиру?..

— Ну, кто-нибудь ведь должен был помочь! — сказала она. — Кто-нибудь должен был заставить его почувствовать ответственность. О боже, я никогда не забуду тот день! Его полком командовал некий полковник Мастерс. Он держался с большим достоинством; так вот, он просто сидел за письменным столом, смотрел на меня, слушал и даже несколько раз кивнул. Адриан сидел рядом со мной и молчал, и, кроме нас троих, в кабинете никого больше не было. И вот в конце полковник Мастерс говорит: «Знаете ли, мисс Филлипс, насколько я понимаю, дело обстоит так: вы совершили ошибку. Вы совершили ошибку, и тут уже ничего не поделаешь».

— Да уж, — чувствуя себя неловко, проговорил Уоррен. — Да уж, это, наверное, было…

Но он не успел ни закончить это предложение, ни добавить что-нибудь, из чего она поняла бы, что он не верит ни одному слову во всем ее рассказе. Она расплакалась. При первых же рыданиях она села в постели, подтянула колени к подбородку и опустила на них свою взлохмаченную головку, склонив ее набок; затем осторожно поставила на пол пустой стакан, откинулась назад и отвернулась от Уоррена, продолжая плакать.

— Послушай, хватит, — сказал он. — Хватит, детка, не надо плакать.

И Уоррену не осталось ничего другого, как силой заставить Кристину повернуться к нему и обнимать ее до тех пор, пока она не успокоилась.

Прошло немало времени, прежде чем девушка спросила:

— Там еще остался джин?

— Немного.

— Давай допьем? Грейс не будет против, а если скажет, чтоб я заплатила за него, так я заплачу.

Утром, после сна и ночных переживаний, ее лицо было сильно опухшим, и она, закрыв его руками, проговорила:

— Боже, вчера я, кажется, сильно набралась.

— Ничего, мы оба немало выпили.

— Ну извини, — ответила она раздраженно, почти вызывающе, как человек, привыкший, что к нему постоянно предъявляют претензии. — Извини. — И она занялась ребенком, а потом долго ходила нетвердой походкой в своем бледно-зеленом халатике по маленькой комнатке. — Ну ладно. Что было, то было. Лучше скажи мне вот что: ты еще придешь, Уоррен?

— Конечно. Я тебе позвоню, хорошо?

— Здесь нет телефона. Но, пожалуйста, приходи поскорей, а? — Она проводила его до входной двери, и, обернувшись перед тем, как уйти, он увидел в ее выразительных глазах немую мольбу. — Приходи днем, в это время я всегда дома.

Через несколько дней, которые он провел в праздности, сидя за письменным столом или бродя по улицам и парковым дорожкам, поскольку наступили первые по-настоящему весенние дни, Уоррен неожиданно понял, что не может думать ни о чем, кроме Кристины. Невозможно было даже предположить, что с ним могло случиться нечто подобное и в него влюбится юная проститутка из Шотландии. Обретя приятное чувство уверенности, которое так мало было ему знакомо прежде, он начал ощущать себя редкостным искателем сердечных приключений. При воспоминаниях о Кристине, лежащей в его объятиях и шепчущей: «О, я люблю тебя…», его губы расплывались в улыбке, словно у дурачка, который радуется солнечному свету; иногда он находил иное, казавшееся изысканным удовольствие в мыслях о всяческих связанных с нею трогательных моментах, способных в иной ситуации вызвать презрение, таких как ее необразованность, дешевое, поношенное нижнее белье и пьяные слезы. Даже ее историю об «Адриане» (это имя она скорее всего позаимствовала со страниц какого-нибудь дамского журнала) он с легкостью простил и дал бы ей о том знать, когда б удалось подыскать какой-нибудь щадящий хитроумный способ сообщить о раскрытом обмане. Пожалуй, ему также следовало бы со временем поискать какой-то способ сообщить ей, что, говоря, будто любит ее, он имел в виду нечто совсем другое, но это могло подождать. Спешить было некуда, и на дворе стояла весна.

— Знаешь, Уоррен, что мне нравится в тебе больше всего? — спросила она в конце проведенной с ним третьей или четвертой ночи. — Что я люблю в тебе на самом деле? Тебе можно доверять, и я это чувствую. Именно этого мне хотелось всю жизнь: быть рядом с человеком, кому можно доверять. Понимаешь, я постоянно совершаю ошибки, потому что верю людям, которые потом оказываются…

— Ш-ш-ш… — произнес он, — Все хорошо, детка. Давай сейчас просто поспим.

— Ладно, но еще минутку. Дай мне одну минуту и выслушай, хорошо? Потому что я в самом деле должна тебе кое-что сказать. Уоррен, у меня был ухажер по имени Джек. Он все твердил, будто хочет на мне жениться и все такое, но загвоздка состояла в том, что он был заядлый картежник. Думаю, ты сам понимаешь, в чем тут дело.

— И в чем же тут дело?

— Дело в деньгах, вот в чем. Давать их ему, когда он все ставит на карту, покрывать проигрыши, помогать дотянуть до получки, которая ожидается лишь через месяц… Боже, меня и теперь тошнит, как только вспомню ту жизнь. Все это тянулось почти год. И знаешь сколько в конце концов он мне вернул обратно? Знаешь, ты навряд ли поверишь, но я все равно скажу. Или нет, погоди, я лучше тебе покажу. Подожди секундочку.