– Я впервые вижу твое колебание, – сказал Ричард с укоризной.

– Я бы не поколебался, государь, если бы не сомневался, что вы будете спасены.

– Так пойди же посмотри, недоверчивый человек, как сейчас себя чувствует больной оруженосец. Право, я согласен, чтобы этот лекарь меня или убил или вылечил, настолько тяжелы мои муки. Целый день я лежу и не могу встать в то время, как слышу барабанный бой, ржание лошадей и звуки труб.

Барон тотчас вышел, но, чувствуя себя не вправе вверить государя попечениям мусульманина, решил рассказать обо всем духовному лицу, которое ободрило бы его.

Он высказал свои сомнения и колебания архиепископу Тирскому, зная, какое влияние оказывает он на короля Ричарда, который любил и уважал прелата за его проницательность и знания. Архиепископ выслушал де Во как тонкий политик, а качеством этим всегда отличалось католическое духовенство. Он быстро разрешил сомнения де Во и откровенно высказал свое мнение.

– Лекари могут, конечно, приносить пользу, – сказал он, – независимо от их происхождения и звания, так же как и лекарства часто действуют благотворно, независимо от того, из каких веществ они сделаны. Итак, несомненно, можно при необходимости прибегать к помощи язычников, которые могут оказаться полезными христианам. Потому-то мы имеем право порабощать мусульманских пленников. Ведь и первобытные христиане держали в услужении некрещеных язычников. На корабле, на котором плыл святой апостол Павел в Италию, все матросы, бесспорно, были язычниками. Что же говорил о них святой апостол Павел:

«Nisi hi in navi manserint vos salvi fieri non potestis».

(«Если они не останутся на корабле, вы не можете спастись».)

Да ведь и евреи отвергают христианство, как и мусульмане; однако почти все лекари в нашей стране евреи и мы лечимся у них без всяких колебаний. Потому и мусульманин может лечить христианина – quod erat demonstrandum[10].

Но когда де Во изложил архиепископу свои сомнения относительно измены со стороны сарацин, тот задумался, не зная, как решить этот вопрос. Барон показал ему верительные грамоты султана. Долго перечитывал их архиепископ и сравнивал подлинник с переводом.

– Не могу я положиться на совесть этих хитрых льстивых сарацин, – промолвил он наконец. – Слишком сведущи они в отравах и умеют приготовить яд таким образом, что он начнет действовать несколько недель спустя после его приема, а покусившийся на жизнь успеет избегнуть наказания. Они умеют напитывать ядом тончайшие сукна, кожи, даже бумагу и пергамент. Боже сохрани! Да как же я, зная все это, так долго держал в руках эту бумагу! Возьмите ее, Томас, заберите поскорей!

Он поспешно протянул руку, чтобы возвратить бумагу барону, и прибавил:

– Пойдемте, милорд, в палатку оруженосца и посмотрим, действительно ли он так искусен, как утверждает. А там увидим, можно ли ему доверить лечить короля Ричарда. Однако подождите немного, я захвачу с собой свою коробочку с ароматами: говорят, эти лихорадки заразны. Советовал бы и вам, милорд, запастись розмарином, смоченным в уксусе, для защиты от этой болезни.

– Благодарю, ваше преосвященство, – ответил Томас Гилсленд, – я давно мог бы заразиться, находясь у постели моего государя, если бы мой организм был восприимчив к этой болезни.

Архиепископ Тирский со времени болезни короля тщательно избегавший бывать у Ричарда, невольно покраснел. Он попросил барона указать ему дорогу, и вскоре они подошли к дверям бедной хижины рыцаря Спящего Барса.

– Как справедливы, милорд, слухи, – сказал прелат де Во, – что эти шотландцы заботятся о своих слугах меньше, нежели мы о своих собаках. Смотрите, этот храбрый рыцарь, который со временем достигнет высших почестей, поместил своего оруженосца в лачугу хуже собачьей конуры в Англии. Какого вы мнения о своих соседях, милорд?

– Я думаю, что господин, помещающий своего слугу туда же, где живет сам, достаточно заботится о нем, – ответил де Во, входя в хижину.

Архиепископ последовал за ним с заметным отвращением, которое не смог сдержать, несмотря на свойственную ему выдержку. Вспомнив же цель своего посещения, он с гордой, величественной осанкой вошел внутрь, думая своим видом вызвать почтение у чужестранца.

Вид архиепископа действительно мог внушить уважение. В молодости он считался красивым мужчиной, да и теперь, чувствуя приближение старости, любил вспоминать былое. Он носил богатую епископскую одежду, опушенную дорогим мехом, верхнее же платье было всегда из тонких кружев. Драгоценные перстни, унизывающие его пальцы, светившиеся на короткой мантии застежки из чистого золота, его тщательно расчесанная, посеребренная годами борода, лежавшая на груди, – все свидетельствовало о том, как много внимания уделял он своей внешности. Два прислужника сопровождали его всюду, один из них по восточному обычаю держал над ним зонтик из пальмовых ветвей, другой навевал прохладу веером из павлиньих перьев.

Архиепископ Тирский не застал шотландского рыцаря. У постели больного, поджав ноги на циновке, сплетенной из листьев, сидел мавританский лекарь в том же положении, в каком оставил его рыцарь де Во за несколько часов до того; он держал руку больного, который, казалось, спал глубоким сном, и время от времени щупал его пульс. Молча остановился перед ним прелат, надеясь своим высоким саном внушить уважение и ожидая почтительного поклона, но Адонбек лишь вскользь взглянул на него. Когда же архиепископ удостоил его своим приветствием на франкском языке, служившим для международных сношений с Востоком, лекарь просто ответил ему:

– Салам-алейкум – «да будет мир над вами».

– Не ты ли лекарь, мусульманин? – спросил его прелат, несколько оскорбленный холодным приемом. – Я хотел бы поговорить с тобой о твоем искусстве.

– Если ты имеешь хоть какое-нибудь понятие о медицине, – ответил лекарь, – то неужели тебе неизвестно, что в комнате больного никогда не ведутся совещания и переговоры. – Затем, указывая на собаку, лежавшую в шалаше и заметно сдерживавшую глухое ворчание, он прибавил: – Смотри, как положено держать себя в присутствии больного. Даже собака, по врожденному инстинкту, сдерживает свой лай, чтобы не потревожить больного. Если тебе нужно переговорить со мной, выйдем отсюда.

При этих словах он встал, чтобы самому выйти из шалаша.

Несмотря на простую одежду мавританского лекаря, на его низкий рост, резко контрастирующий с величественной осанкой прелата и исполинским ростом барона, во всей фигуре его, поступках и движениях было нечто такое, что внушало уважение и удерживало архиепископа Тирского от потока готовых вылиться негодующих слов. Выйдя из шалаша, архиепископ несколько минут молча смотрел на мавританского лекаря, не зная, о чем заговорить. Высокая шапка на голове мавра закрывала его широкий и открытый лоб; на гладких щеках, видных из-под длинной бороды, не было ни морщинки. О его черных проницательных глазах мы уже упоминали.