Но так ли это? В своей теории, согласно которой мы верим тому, что видим, психолог Дэниел Гилберт развивает следующую мысль: мы верим в то, что хотим видеть, и в то, что наш «мозговой чердак» решает видеть, эта вера записывается у нас в мозге вместо фактов, и мы считаем, что перед нами объективный факт, тогда как на самом деле то увиденное, что нам помнится, – всего лишь наше ограниченное восприятие в тот момент времени. Мы забываем отделить фактическую ситуацию от нашей субъективной интерпретации этой ситуации. (Достаточно только взглянуть на неточности в свидетельских показаниях экспертов, чтобы понять, насколько скверно мы оцениваем и запоминаем.) Поскольку директор интерната сразу заподозрил похищение, он заметил лишь те детали, которые подкрепляли эту мысль, и сообщил о них, но не удосужился понять происходящее в целом. Однако сам директор не отдает себе отчета в том, как именно он действует. С его точки зрения, он сохраняет полную объективность. Как сказал философ Фрэнсис Бэкон, «как только человеческий разум приходит к некоему мнению (либо сам составляет его, либо получает извне), он приводит все остальное в соответствие с этим мнением и находит ему подтверждение». Достигнуть истинной объективности невозможно, даже научная объективность Холмса несовершенна, но нам необходимо понимать, как мы сбиваемся с пути в попытке приблизиться к целостному представлению о любой конкретной ситуации.

Заблаговременный выбор целей поможет правильно распределить и направить такой ценный ресурс, как внимание. Стремление подогнать объективные факты под то, что вы хотите или ожидаете увидеть, не должно быть оправданием для повторной интерпретации этих фактов. Наблюдения и умозаключения – два отдельных, обособленных этапа, в сущности, им даже незачем следовать друг за другом. Вспомним о пребывании Ватсона в Афганистане. В своих наблюдениях Холмс придерживается объективных, осязаемых фактов. Поначалу никакой экстраполяции не происходит, она начинается лишь позднее. Вдобавок Холмс всегда задается вопросом о том, как увязать друг с другом факты. Понимание ситуации во всей ее полноте требует нескольких шагов, но первый и самый главный из них – осознать, что наблюдения и умозаключения не одно и то же. Это важно, чтобы сохранять максимально возможную объективность.

Моя мама была довольно молодой – по современным меркам невероятно юной, а по меркам России 70-х гг. ХХ в. находилась в среднем возрасте, – когда родила мою старшую сестру. Моя сестра была довольно молодой, когда родила мою племянницу. Невозможно перечислить, сколько раз люди – от совершенно незнакомых до матерей одноклассников и официантов в ресторанах – думали, что видят одно, и действовали соответственно, тогда как на самом деле видели нечто совершенно иное. Мою маму принимали за сестру моей сестры. В те же времена маму обычно принимали за мать моей племянницы. Конечно, это простительная ошибка стороннего наблюдателя, и тем не менее ошибка, которая во многих случаях оказывала влияние на поведение, последующие суждения и реакции. Речь не просто о смешении поколений, но также о применении современных американских ценностей к поведению женщин Советской России, то есть совершенно другого мира. С американской точки зрения мама – малолетняя мать, мать-подросток. В России она вышла замуж и даже родила далеко не первой среди подруг. Просто так было принято в те времена.

Мы думаем, мы выносим суждение и больше мысленно не возвращаемся к нему.

Очень редко, описывая человека, предмет, панораму, ситуацию, разговор, мы воспринимаем названное как не значимую для нас, объективную сущность. И так же редко мы учитываем этот факт, поскольку, разумеется, он крайне редко имеет значение. Лишь некоторым умам удается приучить себя отделять объективный факт от непосредственной, подсознательной и машинальной субъективной интерпретации, следующей за ним.

Очутившись где-либо, Холмс первым делом пытается понять, что произошло. Кто к чему прикасался, что откуда взялось, чего не должно быть на этом месте, а что должно быть, но его здесь нет. Он сохраняет способность к предельной объективности даже в чрезвычайных обстоятельствах. Он помнит о своей цели, но пользуется ею лишь как фильтром, а не как источником информации. В отличие от него, Ватсон не настолько осмотрителен.

Вернемся к пропавшему мальчику и преподавателю немецкого языка. В отличие от доктора Хакстейбла Холмс понимает, что сама интерпретация директора придает ситуации определенную окраску. И предполагает, что так называемые факты могут оказаться не тем, чем кажутся, чего не делает доктор Хакстейбл. В своих поисках директор интерната сильно ограничен одной решающей деталью: как и все прочие, он ищет беглеца и сообщника. А если герр Хайдеггер тут ни при чем? Если его мнимое бегство – на самом деле нечто совершенно другое? Отец пропавшего мальчика предполагает, что преподаватель мог помочь ученику сбежать к матери во Францию. Директор – что преподаватель доставил ученика в другое место. Полиция – что оба сбежали на поезде. И никто, кроме Холмса, не понимает, что это всего лишь гипотезы. Искать следует не сбежавшего преподавателя, куда бы он ни направлялся, а некоего преподавателя (без уточнений) и мальчика, причем не обязательно в одном и том же месте. Все истолковывают пропажу взрослого человека как знак, что он причастен к исчезновению ученика, например, как сообщник или инициатор. И никто не дает себе труд задуматься о том, что единственная имеющаяся улика указывает лишь на собственно факт исчезновения.

Точнее, никто, кроме Шерлока Холмса. Он понимает, что ищет пропавшего мальчика. И вместе с тем ищет пропавшего преподавателя. Вот и все. Он не препятствует появлению дополнительных фактов в любой момент. Придерживаясь этого беспристрастного подхода, он случайно замечает факт, оставшийся совершенно не замеченным директором интерната и полицией: преподаватель вовсе не сбежал вместе с учеником, а найден мертвым неподалеку: «высокий бородатый человек в очках с разбитым правым стеклом. Причиной его смерти был сокрушительный удар, раскроивший ему череп».

Для того чтобы обнаружить труп, Холмсу не требуются новые улики, он просто знает, как воспринимать происходящее в объективном свете, без предвзятости и предварительных теорий. В разговоре с Ватсоном он перечисляет шаги, которые привели его к находке:

«Восстановим картину побега до конца. Немец погибает в пяти милях от школы – и погибает, заметьте, не от пули, которую мог бы пустить в него и ребенок, а от безжалостного удара по голове, нанесенного рукой сильного человека. Значит, у мальчика был спутник, и удалялись они так быстро, что хороший велосипедист настиг их лишь на пятой миле. При осмотре места, где разыгралась трагедия, мы обнаружили отпечатки коровьих копыт – и только. Я сделал более широкий круг, шагов на пятьдесят, и не увидел ни одной тропинки. Второй велосипедист не имел никакого отношения к убийству, а человеческих следов там не было.

– Холмс! – воскликнул я. – Это невероятно!

– Браво! – сказал он. – Вывод исчерпывающий. В моем изложении события выглядят невероятно – следовательно, я допустил ошибку. Но вы все время были со мной и все видели сами. Где же я ошибаюсь?»

Ватсон не знает. Он предлагает сдаться. «Я теряюсь, Холмс», – признается он.