Дэн Баньян протягивает мне таблетку. Говорит, если надо — бери. Просто так, безвозмездно. Мне не придется отсасывать у него — и вообще ничего не придется.

Мистер Бакарди хватается за медальон у себя на шее, открывает его, смотрит на то, что внутри.

Я знаю этот медальон, я его видел. На шее у мамы в «Рабочих ртах округа Мэдисон». Это ее медальон, Касси Райт. И сейчас он у мистера Бакарди.

— Одна ошибка, — говорит Дэн Баньян, — и потом хоть убейся, все равно ничего не исправишь. — Свободной рукой он берет мою руку. Его пальцы — горячие, как при очень высокой температуре. Они пульсируют в ритме его учащенного сердцебиения.

Он поворачивает мою руку ладонью вверх и говорит:

— Ты можешь работать, как проклятый, можешь стать самым умным и вообще распрекрасным, но никто не забудет о том, что однажды ты совершил ошибку. — Он кладет мне на ладонь голубую таблетку и говорит: — Один неверный шаг — и все, считай, ты покойник. Потому что жизнь кончена.

Мистер Бакарди смотрит на таблетку внутри маминого медальона.

— Так что вот… хорошо бы, чтобы кто-то сегодня умер, — говорит Дэн Баньян, — иначе мне остается одна дорога. Назад в Оклахому.

И он складывает мои пальцы в кулак — с голубой таблеткой, зажатой внутри.

Когда я в последний раз видел Оклахому, я искренне верил, что вижу ее именно что в последний раз. Представьте себе огромное синее небо, которое смыкается с грязью, повсюду вокруг. Камни и грязь тянутся до горизонта — во всех направлениях, куда ни глянь. Камни, грязь и еще это солнце, которое всегда в зените. Полуденный гудок, ревущий на каланче добровольческой пожарной части. Камни, грязь и мой добрый, бесхитростный, добродушный отец, который пошел проводить меня на остановку, где мне предстояло сесть на междугородний автобус и уехать в большой город, полный скверны и разнообразных соблазнов.

Беседуя с девочкой-ассистенткой, я говорю, если бы штат Оклахома был таким же, как в мюзикле с одноименным названием, я бы, наверное, остался там и никуда не уехал. Ковбои, отбивающие чечетку на площадках железнодорожных вагонов. Глория Грэм. Колоритные цыгане. Феерические танцевальные номера в постановке Марты Грэхем.

Я тяну руку и двумя пальцами снимаю особенно крупную чешуйку перхоти с плеча черного свитера ассистентки. На ощупь — 50 процентов акрила, 50 процентов хлопка. Рукава реглан, высокий воротник под горло. Свитер связан резинкой. Весь в затяжках и петлях. Совершенно кошмарный.

Я щелкаю ногтями и отбрасываю белую чешуйку.

На мистере Тото, рядом с поддельным автографом Глории Грэм, написано: «Разве можно тебе отказать?!»

Наблюдая за белой чешуйкой, как она летит и исчезает в дрожащем мерцании телеэкранов, ассистентка говорит:

— Я пользуюсь ее шампунем… — Она кивает на экран над нами, где Касси Райт оказалась в ловушке тоталитарного научно-фантастического будущего. По сценарию она осталась единственной секс-бомбой на всю страну. Все остальные погибли из-за войны и утечки токсичных отходов. Касси — последняя уцелевшая «горячая штучка», в связи с чем ее принуждают ходить в микроскопических трусиках «танга», поддерживающем бюстгальтере и туфлях на высоченных шпильках, и давать каждому, кто захочет, и отсасывать у всех мужиков в правительстве этого фашистского, псевдорелигиозного, теократического государства, где все построено на ветхозаветных законах. Фильм называется «История секс-служанки».

Классика социального порно.

— Собственно, я так и устроилась на эту работу, — говорит ассистентка. — В нашу первую встречу с мисс Райт, она почувствовала его запах от моих волос и поняла, что я пользуюсь ее шампунем. Я говорю:

— И я тоже, — и провожу рукой по волосам, которые зачесаны так, чтобы скрыть залысины.

— Я уже догадалась, — говорит ассистентка и хмурится. — Либо шампунь, либо химиотерапия, либо вы чем-то серьезно больны, чем-то очень нехорошим.

Нет, говорю. Просто шампунь. А она говорит:

— Вы ошиблись.

Я говорю, ну, хорошо, ладно, через мой бедный зад прошла целая армия посторонних парней — сто лет назад, в каком-то дурацком гэнг-бэнге, о котором давно все забыли, — но у меня нет никаких нехороших болезней. Где-то там, среди бумаг на ее планшете, должна быть моя справка от венеролога.

— Нет, — говорит ассистентка. Она читает надписи и имена на белых холщовых боках мистера Тото и говорит: — Не Марта Грэхем, а Агнесс де Милль.

Я написал ее автограф на мистере Тото с одной буквой «Л». «Агнесс де Миль». Серьезный прокол.

Ничего, говорю. Это не страшно. Я столько раз ошибался в жизни. Почти во всем.

Уж поверьте мне на слово, я не стал выдавать всю историю о себе, о моем добром папочке и о прекрасной, прекрасной Оклахоме, что раскинулась под синим небом без конца и без края. Нет, спросить-то, конечно, можно, но я сберегу эту историю для Чарли Роуза. Для Барбары Уолтерз. Для Ларри Кинга или Опры Уинфри. Если кто-то и станет производить публичное вскрытие моих наиболее интимных органов, то это будут лишь общепризнанные боги ток-шоу.

Там, на остановке, пока мы ждали автобуса, папа все повторял, чтобы я обязательно им написал. Сразу, как только я обустроюсь в Калифорнии, я должен прислать им с матерью открытку и сообщить свой адрес, чтобы они знали, куда пересылать мою почту. Он просил, чтобы я позвонил. Пусть даже за счет вызываемого абонента, если не будет другой возможности. Сразу, как только я доберусь до Лос-Анджелеса. Чтобы мама не волновалась.

Отцы. Матери. С их любовью, вниманием и заботой. Хрен дождешься от них понимания и сочувствия. Поимеют тебя на раз.

Девочка-ассистентка стоит неподвижно. Она расправила плечи, чтобы я смог стряхнуть с ее свитера белые хлопья перхоти. В ее глазах пляшут крошечные отражения Касси Райт. Как последняя секс-бомба в научно-фантастическом будущем, Касси — ради ее собственной безопасности — вынуждена выходить на улицу в широком длинном плаще и широкополой шляпе. Почти монашеское одеяние, только красное.

Чей-то голос говорит:

— Проследи, чтобы он надел презерватив, Шейла. Мужской голос.

Бранч Бакарди подходит к нам. Стоит, втянув живот, но дряблые складки кожи все равно нависают над резинкой его красных боксерских шортов.

Шейла не произносит ни слова. Даже не смотрит в его сторону.

Бакарди показывает на меня большим пальцем и говорит:

— Девочка, ты не к тому обратилась.

Бакарди стоит, скрестив руки на своей бритой груди. Он улыбается, проводит языком по верхним зубам, подмигивает и говорит:

— Но если хочешь, чтобы тебе заделали ребеночка, тогда я — твой мужчина.

Она вздрагивает под своим черным кошмарным наполовину синтетическим свитером. Передергивает плечами, закрывает глаза и говорит: