День за днем, неделя за неделей пролетали незаметно в размеренном течении жизни маленького поселения, затерянного в горах и лесах дикого острова на краю света. Луна достигала полнолуния и убывала вновь, и брат Рикарду, сам того не замечая, нарушал данное себе обещание двинуться в путь на следующей же неделе.

– Ты за своей помощницей пришел, га’емезе? – вот и сейчас от мыслей об отъезде его отвлек голос с веранды. – Иди, Анна, Нирмала заменит тебя!

Пожилая женщина, главная в этом небольшом обществе рукодельниц, сидела в глубине веранды и размечала узор на натянутых на ткацкую основу нитях. Монах не заметил ее в тени, когда подошел.

– Как сегодня твое здоровье, Менелан? – спросил он, приветствуя ткачиху. – Не беспокоит ли спина?

– Твоими молитвами, – отозвалась та. – Сезон дождей на исходе, а в ясную погоду всегда легче.

Брат Рикарду кивнул ей и взглянул на Анну, которая с невозмутимым видом продолжала тянуть нить. Захотелось забраться на это высокое крыльцо, устроиться на прохладном полу под сенью крыши из пальмовых листьев и наблюдать за ловкой работой женщин, привыкших к труду. Слушать их разговоры, не вникая в смысл, чтобы голоса сливались с пением насекомых и птиц в незатейливый мотив. Смотреть, как под пальцами ткачихи на гладких нитях возникает рисунок…

«Праздность – источник всех пороков», – осадил себя брат Рикарду. Он представил перед внутренним взором отца Мануэла, пытаясь вспомнить его не занятым делом. И не смог: никогда не заставал он своего наставника тратящим время бесцельно, лишь когда спал он не был погружен в работу, молитву или размышления.

Тем временем Нирмала, юная соседка, собрала веретено и нити и поднялась, намереваясь сменить Анну у прялки. Деревянные браслеты с глухим стуком скользнули по тонким смуглым щиколоткам, приковывая взгляд к хозяйке. Она любила украшения, брат Рикарду ни разу не видел ее без хотя бы пары-тройки браслетов на ногах и запястьях, а волосы девушки были уложены в сложную по местным меркам прическу. Она явно гордилась своей миловидностью и старалась нравиться, но при этом была скромна и послушна, относилась с почтением к старшим, а на жреца могучего бога Иисуса и вовсе смотрела со страхом и благоговением.

Очаровательное создание, почти дитя. Глядя на нее сейчас, брат Рикарду с обидой подумал, что во сне его обвинили несправедливо: никогда у него не возникало греховных мыслей рядом с Нирмалой, скорее, она была ему как родственница, молоденькая кузина или племянница. И как только могла присниться такая чушь!

– Простите, я помешал вам, – поспешно сказал брат Рикарду, останавливая Нирмалу жестом. – Анна, продолжай свою работу, пожалуйста.

Послушница взглянула на него строго, изучающе. У монаха в который раз возникло чувство, будто она незаметно за ним присматривает. Он не знал, сердиться ли на нее за это, ведь такое отношение было всего лишь искренним проявлением заботы, а в глазах местных он наверняка выглядел неприспособленным к жизни в условиях здешней природы и даже порою беспомощным.

– Тебе точно ничего не нужно? – подозрительно спросила Анна.

Брат Рикарду подумал, вряд ли она смогла бы понять причину его беспокойства. Как и всем местным женщинам, праздность была ей не свойственна. Даже собираясь посплетничать и отдохнуть, они брали с собой работу – плели корзины, шили, чинили или пряли, но руки их всегда были заняты делом.

– Прошу, не стоит обо мне беспокоиться. Я просто шел мимо и решил поприветствовать вас.

Анна наконец отвела от него взгляд и поправила нить, не останавливая вращение колеса ни на мгновение. Брат Рикарду побрел дальше, сам не зная, куда идет. Он погрузился в то созерцательное настроение, когда хочется размышлять о возвышенном и кажется: вот-вот разуму откроется некая важная истина. Сам того не замечая, он направился к тропе, ведущей к гроту с Девой Марией.

Добравшись до подножья горы, он решил подняться и помолиться Деве – возвращаться в суету людского поселения не хотелось. Тропа провела вверх по склону, где пригревшаяся на солнце змея почуяла шаги человека, встревоженно подняла плоскую голову, а потом грациозно и бесшумно скользнула в траву. Брат Рикарду помедлил немного, глядя ей вслед с опаской. Мелькнула мысль, что это некий символ, знак, и нужно быть настороже, ибо враг не дремлет и может поджидать даже на пути, ведущем к благочестию, но монах укорил себя за нее. Искореняя суеверия среди дикарей, он, просвещенный и разумный, сам едва не стал жертвой предрассудков.

Миновав крутой подъем, дорожка сворачивала в густые заросли и плавно спускалась вдоль обрыва, где кроны деревьев смыкались, пряча ее от солнечных лучей, и тянуло сырой прохладой – на дне глубокого оврага текла река, набравшая силу после недавних дождей. Будто нарочно путнику давалась возможность перевести дух и прийти к Богоматери свежим и отдохнувшим.

В который раз брат Рикарду порадовался тому, какое удачное выбрал для Нее место.  Скрытый от досужих взоров прохладный чистый грот словно самой природой был создан для молитвы в уединении. Вход обрамляли яркие цветы, вплетая сладкий аромат в запахи воска и ладана. Тихий плеск воды, доносившийся снизу, успокаивал мысли.

Помолившись, брат Рикарду окинул взглядом скромное убранство грота и саму статую. Все это останется здесь, когда его самого уже не будет. Вероятно, он уйдет из деревни навсегда. Интересно, сколько поколений ее жителей сохранят память о миссионерах, первыми возвестивших истину? Как долго будут еще приходить сюда поклониться святому образу?

Хотелось верить, что тропа, ведущая к гроту, не зарастет, пока последний из людей не покинет остров. Что пройдут годы, века, вырастут города, в синее южное небо взметнутся шпили величественных соборов, но это место будет все таким же, и потомки ныне живущих придут, как сам он сейчас, и слова молитвы прозвучат снова и снова…

Размышления навеяли грусть. Брат Рикарду представил день, когда он выйдет из дома, который давно уже привык считать своим, чтобы больше никогда в него не вернуться. Оставит навсегда деревню и всех ее обитателей. Раньше ему приходилось долгое время жить в общине монастыря, среди братьев по вере, но никогда он не чувствовал столь сильного единения с другими людьми, как здесь.

Брат Рикарду впервые понял, каково это – брать ответственность за свою паству, пусть он и не был приходским священником. Знать обо всех их радостях и горестях, болеть душой за каждого из них. Туземцы больше не казались ему примитивными и дикими, напротив, они сохранили частицу той первозданной чистоты, которой так не хватало погрязшим в пороке соотечественникам монаха. Кто же будет наставлять их, собирать для проповеди, совершать обряды и таинства!

Почему-то он вспомнил странную женщину, встреченную им в начале пути. Она ведь попала сюда совсем ребенком, и туземцы вырастили ее, заботясь, как о своей. Должно быть, остров для нее в сто крат родней и милее, чем позабытый край, откуда ее привезли. Абигаэл, белая дикарка… Ничего, кроме внешности, не осталось у нее от цивилизованных предков. Сколько времени может понадобиться брату Рикарду, чтобы и с ним произошло подобное?