Среди развалин одного из сгоревших гаражей дознаватели обнаружили остов внедорожника «порше-кайен» и два значительно обгоревших тела.

Именно в этом месте и прогремел взрыв, здесь были выявлены следы мощного заряда взрывчатки. По остаткам электронного оборудования, найденным на месте, специалисты приходят к заключению, что взрывное устройство могло быть приведено в действие с помощью мобильного телефона.

Учитывая повышенную сложность пожара, опознание жертв представляется чрезвычайно сложным. Все говорит о тщательно подготовленном убийстве с целью затруднить любую возможную идентификацию. Дознаватели попытаются выяснить, были ли жертвы живы или уже мертвы в момент взрыва…»

Дело закрыто.

«Дознаватели попытаются выяснить…» Не смешите меня! Могу заключить пари. И если полицейские выйдут на мутных братьев Йелдыш, которых нет ни в одной базе данных, жертвую их часть в помощь детям полицейских, оставшимся без родителей.

Мое время приближается: окружная дорога, выезд через порт Майо, дальше на Нейи-сюр-Сен.

Как все хорошо у этих буржуа! Не будь они такими тупыми, можно было бы даже стать одним из них. Паркуюсь в двух шагах от лицея, на тринадцатилетних девчонках шмотки, которые стоят тринадцать минимальных зарплат. Иногда начинаешь жалеть, что «Mossberg» не может считаться инструментом социального уравнивания.

Проезжаю мимо лицея, поворачиваю направо. Дом поменьше, чем у соседей, парк поскромнее, а ведь через руки владельца этих красот после налетов и улова мошенников проходит каждый год столько добычи, что можно бы выстроить башню в районе Дефанс. Осторожный тип, елейный, то и дело меняет порядок действий. Он должен был забрать сумки с ювелиркой через посредника в камере хранения на Северном вокзале.

Одно место для получения дури, другое — для ее оценки, третье — для переговоров.

Безопасность трансакций недешево стоит.

9 часов 30 минут

Камиль сгорает от нетерпения узнать у Анны, что она действительно видела в пассаже Монье? Но показать ей, насколько он обеспокоен, — значит признать, что она в опасности, напугать, добавить к боли страх.

Но он обязан расспросить ее.

— Что? — вскрикивает Анна. — Видела что? Ну, что?

Ей необходим отдых, ночь не принесла улучшения: Анна проснулась в еще худшем моральном состоянии, чем заснула. Нервы у нее на пределе, постоянно готова заплакать. Голос у нее дрожит, но говорит она яснее, чем накануне, и уже может произносить целые слоги.

— Не знаю, — отвечает Камиль. — Ты могла видеть что угодно.

— Что?

Камиль разводит руками:

— Понимаешь, мне нужно, чтобы убедиться…

Нет, Анна не понимает. Однако соглашается ответить на вопросы Камиля, склоняет голову и искоса смотрит на него. Он же прикрывает глаза: успокойся, помоги мне.

— Они при тебе не разговаривали?

Молчание. Он даже не понимает, слышала ли она вопрос. Но Анна делает неопределенный, непонятно, что означающий жест рукой. Камиль склоняется над ней.

— Сербский, мне кажется…

Камиль подскакивает на месте:

— Что значит «сербский»? Ты знаешь сербские слова?

Он не может скрыть своего недоверия. Словенцы, сербы, боснийцы, хорваты, косовары — ему все чаще и чаще приходится с ними сталкиваться. Они прибывают в Париж волнами, но ему никогда не приходило в голову различать их по языку.

— Нет, не знаю, я не уверена… — Анна замолкает и тяжело опускается на подушки.

— Подожди-подожди, — настаивает Камиль, — это важно…

Анна приоткрывает глаза и с трудом произносит:

— Край… Так кажется.

Камиль не может прийти в себя, у него такое состояние, будто он неожиданно обнаружил, что цыпочка судебного следователя Перейры бегло говорит по-японски.

— Край? Это по-сербски?

Анна кивает, но неуверенно:

— Это означает «стоп».

— Но, Анна… откуда ты это знаешь?

Анна закрывает глаза, ощущение, что ей действительно мучительно плохо, что ей необходимо все время повторять одно и то же.

— Я три года занималась Восточной Европой…

Непростительно. Она ему тысячу раз объясняла. Пятнадцать лет в международном туризме. Прежде чем заняться менеджментом, она организовывала туристские поездки практически по всем направлениям, и в частности во все страны Восточной Европы, за исключением России. От Польши до Албании.

— Они говорили по-сербски?

Анна только отрицательно качает головой, но Камиль настаивает, ему всегда все нужно объяснять.

— Я слышала только один голос… В туалете. — Она еле двигает губами, но все понятно. — Камиль, я не уверена…

Но ему все ясно: тот, кто кричит, кто сгребает драгоценности, кто отталкивает своего подельника, этот человек — серб. А тот, кто обеспечивает безопасность, — Венсан Афнер.

Это он избивал Анну, он звонил в больницу, он добрался до ее палаты, вероятно, он же был и у нее в квартире. И он чисто говорит по-французски.

Регистраторша не ошибалась: Венсан Афнер.

В кабинет компьютерной томографии Анна собралась идти на костылях. Но чтобы понять, чего она хочет, нужно время. Камиль переводит. Она решила идти туда самостоятельно. Медсестры закатывают глаза и пытаются без всяких разговоров уложить ее на носилки. Она кричит, отбивается и усаживается на постели, скрестив руки. Нет.

На сей раз все совершенно понятно. Появляется старшая медсестра Флоранс с накачанными губами. Полное самообладание. «Как неразумно, — говорит она, — вас довезут до кабинета, мадам Форестье, это ниже этажом, это недолго…» Она направляется к двери, всем своим видом показывая, что работы у нее выше головы, и ей начинают надоедать все эти выходки, которые… Но когда она уже готова сделать шаг в коридор, до нее доносится голос Анны, совершенно ясный. И хотя слоги не всегда отчетливы, смысл ее слов совершенно очевиден: «Об этом не может быть и речи. Или я иду сама, или я не иду вовсе».

Флоранс возвращается. Камиль пытается поддержать Анну, взгляд медсестры заставляет его замолчать — а это, собственно, кто? Он отходит к стене, прислоняется к ней. По его мнению, красотка только что упустила последний шанс спокойно и мирно разрешить спор. Но посмотрим.

На этаже все приходит в движение: из дверей палат высовываются больные, медсестры пытаются восстановить спокойствие, вернуть пациентов в палаты — нечего глазеть… Приходится вмешаться интерну-индусу с именем из двадцати четырех букв, у него ночные дежурства, он должен находиться на службе столько же времени, сколько букв в его имени. Платят ему, правда, как уборщице, но это нормально — он же индус. Он подходит к Анне. Внимательно слушает и, пока Анна говорит, наклоняется к ней: синяки у этой пациентки такого типа, что через несколько дней будут выглядеть просто ужасающе, думает врач, а ведь она и сейчас-то далеко не красавица. Интерн пытается ее мягко урезонить. Прежде всего прослушивает ее, никто не понимает, что он делает: в кабинете компьютерной томографии пациентов не ждут — раз назначено, значит назначено. Он же наоборот…