— Каких четырех дней?

— Каждый цикл семинара продолжается четыре дня, со вторника по пятницу. Участники семинара приходят в девять утра и уходят в шесть часов вечера. В этот период они обязаны не посещать по вечерам увеселительные заведения и никому не рассказывать о содержании семинаров.

— Соня Мартинес убита. Вы можете сказать, кто бы мог это сделать?

Даже если Плессен и был застигнут врасплох внезапной сменой темы разговора, то по нему этого не было видно.

— Нет, — сказал он.

— Убийца Сони Мартинес, вероятно, тот же человек, который убил и вашего сына.

Второй раз за время допроса Моне удалось вывести Плессена из равновесия. Он вдруг стал проявлять признаки беспокойства, на его лбу появилась небольшая, едва заметная испарина, хотя комнату к этому времени уже наполнила приятная прохлада. Мона удивилась. Неужели он не хотел верить, что это правда? И если нет, то почему? Они-то давно были уверены, что это уже не предположение.

— Я хочу вам показать кое-что, — медленно произнесла Мона.

Не ожидая ответа Плессена, она порылась в своей сумке в поисках фотографий трупа. Найдя их, она выложила снимки перед Плессеном и зажгла новую сигарету.

Плессен взял в руки фотографии, сделанные «Поляроидом», но отреагировал на них совершенно не так, как Хайтцманн из газеты «Абендцайтунг». Он внимательно рассмотрел каждую фотографию в отдельности, и на его лице появилось странное выражение, но это было не отвращение, — нет, ничего подобного! Скорее, в его глазах мелькнуло сочувствие. Мона курила и молча наблюдала за ним. В конце концов он аккуратно сложил снимки и пододвинул их через стеклянный стол Моне. Она не стала их забирать.

— Кто-то убил вашего сына и Соню Мартинес. Мы предполагаем, что эти два убийства — не последние преступления такого рода. Помогите нам, пожалуйста.

— Я не могу вам помочь, — ответил Плессен.

Его голос стал хриплым, совсем не таким, как раньше, но это могло быть связано с тем ужасом, о котором напомнили ему фотографии. Возможно, он испытывал глубокую печаль.

— Ваш коллега… ну, когда он мне рассказал про буквы…

— И про язык, — добавила Мона. — Он был вырезан точно так же, как и у вашего сына.

— Да. Ах да… Я имею в виду, я хотел сказать, что действительно думал о… ну, об этом. Я просто не имею ни малейшего представления, кто бы мог такое устроить. Я знаю, что тот, кто это сделал, должен ненавидеть меня. Но я не знаю, кто это. Понимаете? Я просто не знаю таких людей. Я никогда не думал, что я когда-нибудь… Никогда.

Перед Моной теперь сидел старик, а вовсе не совратитель. Она задумалась. Затем погасила в пепельнице сигарету и взглянула на часы.

— Нам нужны списки всех ваших… клиентов за последние три-четыре года, а также тех, кто записался сейчас. Всех.

— Но эти списки конфиденциальны…

— Нет. Если происходит убийство, то речь уже не идет о конфиденциальности.

Среда, 16.07, 22 часа 33 минуты

Когда Мона и Бауэр наконец сели в свою машину, было темно, хоть выколи глаз. И опять репортеры телевидения и газет попытались преградить им дорогу, но безуспешно. Мона осторожно вела машину по неровной дороге, лучи фар, казалось, прощупывали путь сквозь лесок, отделявший дом Плессена от дороги. «Как будто Плессены прячутся, — подумала Мона. — Но от кого и зачем?»

— И что она сказала? — спросила Мона.

— Ничего особенного, — ответил Бауэр, помедлив.

Она бросила на него быстрый взгляд: несмотря на усталость, его лицо впервые за долгое время не было напряжено. Видимо, разговор с фрау Плессен пошел ему на пользу. Конечно же, допрос преследовал совсем другие цели, но неожиданно получился положительный побочный эффект. Был бы из этого хоть какой-то толк!

— Ничего особенного, — повторил Бауэр.

«Значит, нет», — подумала Мона.

— Она какая-то…

— Какая?

— Она несчастлива. Мне так кажется.

Несчастлива. Что ж, неудивительно. И это весь результат…

— Ну да, — сказала Мона осторожно. — Это и так видно. Я имею в виду — сейчас она не очень хорошо себя чувствует.

— Нет-нет. Она вообще несчастлива. Она была такой еще до того, как это случилось с ее сыном.

— Ты имеешь в виду ее брак и все такое?

Лесок остался позади, а впереди простиралась ровная, залитая лунным светом местность. Все казалось белым и застывшим, как лед. Мона притормозила. Когда она выключила зажигание, открыла дверь и вышла из машины, Бауэр удивленно посмотрел на нее. В конце концов он тоже вышел.

Вокруг царила мертвая тишина. Где-то вдали послышался шум быстро мчавшейся машины, а больше — ни звука.

— С ума сойти, — сказал Бауэр приглушенным голосом.

Мона посмотрела на небо — там сияла полная луна. Ее края казались острыми, а свет был таким сильным, что из-за него даже не было видно звезд. Дома ее ждали Антон и Лукас, но Мона о них не беспокоилась. Лукас уже, наверное, давно спит. В его четырнадцать лет мама уже не была нужна ему так сильно, как года два назад. К тому же, у него был хороший отец.

Даже если соответствующие службы…

Она заставила себя не думать в этом направлении. Ей это удалось легко, без усилий. Все показалось вдруг таким далеким… Она оперлась на теплый капот машины, закурила еще одну сигарету и протянула пачку Бауэру. Он тоже прислонился к капоту рядом с ней и взял сигарету. Так они и курили молча, в этой необычной обстановке, когда хочется забыть о повседневной рутине. Представлявшиеся нерушимыми убеждения порождали новые вопросы, и, казалось, открывались новые дороги, о существовании которых они не подозревали.

«Я как будто приняла наркотик», — подумала вдруг Мона. Она бросила сигарету на пыльную дорогу и тщательно растоптала ее.

— Поехали дальше, — сказала она Бауэру.

Тот кивнул и послушно сел на сиденье рядом с водительским. Они медленно поехали по направлению к дороге, которая должна была возвратить их в обычную суетную жизнь.

— Вы хорошо с ней поняли друг друга или как? — спросила Мона безразличным тоном.

— Да, — ответил Бауэр. Мона выехала на шоссе и нажала на газ.

— Ты сказал, что она несчастлива. Во всем. Почему?

— Она сказала, что чувствует себя здесь одинокой.

— Одинокой?

— Да. У Сэма, ее сына, была своя машина, много друзей, и он постоянно куда-то уезжал.

— Но ведь ее муж всегда находился дома. Его семинары, или как там это называется, проходили здесь.

— Да, они проводятся в другом крыле дома. И муж полностью посвящает им все свое время. А ей просто нечего делать. Для домашнего хозяйства у них есть уборщица и повариха.