То есть… мы… На буханочку черного не займёшь?» Тут уж мамка не выдержала: „Сейчас я займу тебе и на буханочку, и на молочко! Вот погоди!» Мама схватила кочергу, и ещё бы чуть-чуть и она бы заиграла ею по хребтам этих влюбленных. Ийка же сообразила, что к чему и, схватив Кольку за руку, кинулась бежать».

Мы залились смехом, но быстро осеклись: во дворе кто– то выл. С какой стороны шел этот рев, было непонятно. То ли от леса, то ли – с деревни. Олька посматривала то на меня, то в окно. Я выключила свет на кухне и решила приблизиться к окну. Ничего не изменилось – по-прежнему было никого не видать. Мы обошли все комнаты и заглянули во все окна. Холодок мелкими мурашками пробегал по спине. Что-то непонятное и необъяснимое происходило за тонкими стенами нашего дома. Оля взяла меня за руку и шепотом проговорила: «А ведь баба Нюра знает, кто это». «Баба Нюра?» – переспросила её я.

– Ну да. Она. Тут недалеко живёт. Такая толстая, старая. У неё ещё в доме света нет никогда. Она, правда, странная какая-то: иногда выйдет на тропинку и стоит, смотрит по сторонам, и долго так. Даже жутко становится. А иногда посмотришь – одна в лес попёрлась. Это в наш-то! Одна! – рассказывала Олька.

– А что в этом такого? Я, например, многих знаю, кто в одиночку по лесам ходит!

– Ну да. Но это не про наш лес сказано. У нас ведь по нему водит. Да ещё и как. Если человек потерялся – считай, не найдут.

– Да ну, – не верила я.

– Вот тебе и «да ну»! Говорю же. Лет пять назад бабулька с внучкой ушли по ягоды, да так и не вернулись, с вертолетами искали – и всё без толку. Там, если заплутаешь, то всё. Нашли только однажды – у нас девчонка из школы потерялась, за хворостом, говорит, пошла. Кстати, было-то совсем недавно. Так мы её всем посёлком три дня искали. И МЧС-ники приезжали, и полиция. А нашли только после бабы Нюры.

– В смысле?

– В прямом. Она к лесу вышла, веточку сломила, пошептала– пошептала, покричала, ухом поводила, а потом сказала: «Идите на „Дунягу“, там и найдёте!» А «Дуняга» – это место такое, оно недалеко от нашей деревни и находится. А плутают там постоянно. Поговаривают, что молодая водит.

– Как это? Ну, девушка тут жила – Дунька… С парнем с одним дружбу водила, тот её сильно ревновал. Так сильно, что в одну ночь на берёзе-то и вздернул.

– Вздёрнул?

– Ну, повесил. А потом, видать, одумался, да поздно было. Из петли-то её вынул, к себе на колени положил, да так до утра и промаялся. А как рассвело, стали Дуньку искать. Ну, и нашли. С тех пор в это место никто не суется, а уж, если сунется, то Дуняга так заводит, что и сам не обрадуешься.

– Так, а девочку-то где нашли?

– А у той берёзы и нашли. Сидела на снегу, съёжившись. Мы её по следам нашли. Мужики сказывали, что покуда шли по её следам, рядом были видны и волчьи. Всю дорогу думали, к чему придут. Живая ли. Пришли, а она жива! Обрадовались. Сразу её там и переодели, и накормили, да на руках домой снесли. А, если б не баба Нюра, кто знает, что бы с девчоночкой-то было.

– А баба Нюра – колдунья что ли?

– Ну вроде того. Она и исцелить может, и предсказать. Говорят, у неё сил немеренно. Поэтому дом её стороной обходят. Боятся. Ну, и поперек ей ничего не говорят, со всем соглашаются.

Время близилось к утру, вой прекратился, и мы легли с Ольгой спать. Кровать в той комнате была одна, и пришлось ночевать нам вместе. Только глазоньки прикрыли, слышим: ходит кто-то за стеной. Мы затаили дыхание и по инерции переключили взгляд на окно – там что-то мелькало. Тёмная тень не давала покоя. Сна ни в одном глазу! Лежим, переглядываемся. «Ольга, кто это?» – шепчу я. «Как кто? „Этот“ ходит!» – утвердительно сказала Оля. «Этот?» Что ещё за «Этот»? “ – не унималась я. „А у нас в деревне его видали несколько раз: осенью с огорода всё таскает, а зимой может и в телятник залезть, и кур украсть, и ещё чего-нибудь натворить. Кто это такой никто не знает, так как появляется он только в сумерках да потёмках, поэтому все его видели или издалека, или смутно, вот и назвали «Этот».

– А он опасен?

– Да кто его знает, если ж это зверь какой, то конечно, а если не зверь, то кто?

– Дилемма. Вообще не представляю. Что ж он тут шастает– то?

– Жрать, поди, хочет! Может, ему дать?

– Что? Рехнулась что ли?! Дать поесть она ему решила! Ещё чего придумаешь?

– А ну и дам! Чего бояться-то?

– Самим есть нечего, она какому-то «Этому» понесёт!

– Не ругайся давай. Я тебе завтра еще еды принесу, а эту отдам ему.

Ольга выскочила из-под одеяла и быстрыми шагами в полной темноте пошагала на кухню. Не включая света, достала из холодильника кастрюлю с пюре и выложила остатки в глубокую тарелку. Я прибежала следом за Ольгой: «А если мы дверь откроем, а он нападёт?» «Да нет, не нападёт. Мы быстренько! – успокаивала меня Оля. – Только дверь откроем, тарелку на крыльцо выставим и скорее её захлопнем». «Да… Приехала в деревню к бабушке. Пожила в тишине и покое.» – пробубнила я. «Ой, хватит уже, пошли, я всё приготовила», – перебила меня Ольга.

Взяв тарелку в руки, моя бесстрашная Брунгильда двинулась в сторону входной двери. Свет намеренно не включали – чтобы не спугнуть. Скинув крючок с петельки, мы отворили дверь и чуть ли не броском поставили посуду на пол. Дверь мгновенно закрыли, защёлкнув на замок и бегом бросились в кровать. И смешно, и страшно. «Вот дуры! Нашли, чем заняться ночью! В какого-то „Этого“ поверили. Ну, не дуры, а?» – удивлялась я вслух. Ольга молча выслушивала меня, а когда я предложила испить чаю, поняла, что она не хочет. Оля сопела. Я повернулась на другой бок и наконец-то уснула.

Морозное утро. Тропинка, ведущая к дому Из центра поселка возвращается свёкр. Прозрачные сосульки, выросшие на крыше, венчающей крыльцо, мерцают на солнце. Мужчина отряхивает с черных сапог прилипший снег, снимает шапку с головы и твердым шагом идёт в дом, на пороге которого замечает свою тарелку Дёргает дверь, а та не подаётся. Стучится. Никто не открывает. Приходит в ярость: «Ёлки-палки! В собственный дом попасть не могу! Тарелку мою на крыльцо, как собаке выставила! Пустили в дом стерву! Ну, погоди, сейчас я тебе устрою!»

Обегает дом и начинает стучать в окно. Тишина. Переходит к другому. Большим кулаком он брякает по стеклу. Ольга выглядывает из окна и не сразу его замечает. Дед начинает материться и кричать. Девчонка бежит к дверям и скидывает крючок. Свёкр вытряхивает из сапог забившийся туда снег и проходит в дом. Со стуком ставит на стол ту самую тарелку, которую мы вчера приготовили для «Этого», и грозно смотрит на нас. Ольга стреляет глазками то на него, то на меня. Батько начинает на меня ругаться: «Ты! Кто тебе дал право мою тарелку на крыльцо выкидывать? Хозяйкой себя почувствовала?! Я тебе быстро крылья-то обрежу!» С пеной у рта он доказывал мне, что он хозяин этого дома и не допустит, чтобы какая-то малявка тут командовала. Объяснять ему мы ничего не стали, так как сразу было понятно, что это дело обречено на провал. Зло посмотрев на него, я покинула кухню и, наспех одев Варю, вышла из дома. Ольга неслась за мной: «Погоди, погоди меня! Ты куда?!» Я, как ошпаренная, ничего не понимая, двигалась вперед с ребёнком на руках. Солнышко светило в глаза, и от этого я щурилась. Ольга, догоняя меня, кричала: «Слушай, Маш, постой! А тарелку-то он принес чистую!»