— Диковинный зверь, — задумчиво проговорил хиитола. — Вот еще напасть теперь: поди поймай такого! Убивать-то жалко, в клетку сажать — толку нет. Вот поохотиться бы с таким!

— Это уж сами решайте, — отвечал Мирко. — А я спать хочу. Кот этот вряд ли снова явится. А ты, коли хочешь еще с ним повстречаться, в дозор становись.

— Вот уж была охота, — заупрямился Ахти. — Я тоже поспать не прочь.

Мирко вспылил было, но тут же одумался, так как понял: спать ему расхотелось.

— Не хватало нам еще повздорить, — сказал он примирительно. — Иди спать, а я тебя разбужу, как притомлюсь. Погоди только, хвороста наберу.

Он притащил охапку хвороста, выгреб из шалаша свою травяную подстилку и устроился у костерка, а хиитола отправился почивать.

Ночь тем временем прояснилась. Звездная пороша присыпала черный небесный лед. И только нескончаемый шум говорил о том, что море там, в вышине, течет и движется. На самом-то деле шумели сосны, но сегодня Мирко хотелось, чтобы прав оказался старый Веральден со своими баснями про северную небесную жизнь.

Тяжелый, наполненный удивительными событиями день не дал ему вспомнить про каменную богиню, но теперь дума о ней снова завладела всем его существом, и прекрасный ее лик виделся где-то между небом и землей, а сквозь него мерцали драгоценными украшениями небесные светила. Мирко померещилось даже, что он слышит чей-то далекий зачарованный голос, приходящий ниоткуда и отовсюду, но, как ни вслушивался, не мог разобрать ни словечка. Вот так же ясно, ощутимо, но недоступно говорили с морем старые башни на утесе, увиденные им в бусине.

«А что ежели взглянуть сейчас в бусину? Что там будет?» — подумал Мирко.

И вот уже засиял, подсветив темно-голубой контур вокруг себя, тайный знак. Но глубины открываться не спешили. Вился млечный туман, где-то далеко внизу, в разрывах, катились черные морские волны, и до слуха Мирко долетал их суровый рокот. Потом взгляд поймал серебряный отблеск на темной маслянистой воде, и он понял: там, в бусине, тоже была ночь, и бледная луна едва прорывалась сквозь плотные облака, и знак не был виден в тех небесах, а светил поверх пелены.

Мякша огорченно вздохнул, но бусину не убрал: вдруг облака еще разок разойдутся, а луна выхватит хоть на миг скалы и башни. И он смотрел не отрываясь.

— И что ж там такого занятного? — прозвучал вдруг прямо над ним насмешливый, серебром звенящий девичий голос.

Мирко вздрогнул и оглянулся. Перед ним стояла красивая девушка в венке из одуванчиков. Густые черные волосы падали ей на плечи и небольшую высокую грудь. Серебряный крученый венчик охватывал волосы чуть выше цветочного венка, и серебро поблескивало, как звезды на бархате ночи. Никаких украшений, кроме нитки бус, — цвет в темноте был неразличим — не было на белой шее. Вышивка на льняной рубахе, завязанной тесемками на рукавах, не была ни богатой, ни праздничной, но зато узорной, точно лист папоротника, — видеть такую еще не доводилось. Стан ее охватывал шерстяной, вязаный затейливо пояс. На незнакомке была надета синяя понева в бело-красную клетку с разрезом сбоку, а на ногах — аккуратные остроносые черевики, стянутые у щиколотки плетеным шнурком.

Окинув взглядом девушку, Мирко не мог не залюбоваться ее лицом — молодым, свежим и нежным. Губы — плавно очерченные, сочные, щеки — румяные от ночной прохлады, длинные ресницы, тонкие брови и главное — глаза: черные, как омут, теплые и лукавые. Только черные ли? Может, карие? Или зеленые? Нет, в ночи не разобрать.

— Что застыл? Неживой нешто? — засмеялась девушка. — Разве от меня холодом веет, как от мертвячки? На вот, потрогай, коли не веришь, — она протянула ему правую ладонь. Из-под белого рукава выбился хитро сплетенный из бисера обруч. От руки ее исходило едва уловимое, но человеческое, женское дурманящее тепло. И Мирко наконец очнулся, зашевелился.

— Да ты вот, садись. — Он вскочил, чтобы перестелить возможно ровнее и удобнее, как ему казалось, рогожу.

— Благодарствуй, добрый молодец! — опять засмеялась она его не больно ловкой возне, легко шагнула к огню и столь же легко присела, подобрав ноги. — А ты заботлив да любезен, как я погляжу! Хоть и язык проглотил, — добавила она, глядя снизу вверх на стоящего в замешательстве Мирко. Черные волосы ее в отблеске вспыхнувшего внезапно пламени на мгновение показались мякше какими-то… зеленоватыми, что ли?! Но она не отвела взгляда, а костер продолжал мерцать и плясать, и сумрак ее прядей оставался черным.

«Почудилось», — решил Мирко, обошел костер, подбирая сухие ветви, и тоже присел — с другой стороны, напротив девушки, на колоду, что вместе с Ахти они сюда приволокли. Поворошив веткой в углях, он решился-таки разлепить ставшие отчего-то такими сухими губы.

— А ты откуда будешь? Не страшно одной в лесу?

— Вот уж чего бояться! — всплеснула она руками. — Я в этом лесу выросла, он мне — отец родной. Из села я, недалеко здесь.

— А, из Сааримяки? — догадался Мирко.

— Ну да, оттуда. — Она улыбнулась чему-то своему и снова прямо посмотрела на Мирко. — А ты почем знаешь, ведь нездешний?

— Нет, — кивнул Мирко. — Тут вон в шалаше односельчанин твой. Разбудить?

— Не надо, не надо, пускай почивает, — заторопилась она. — Я знаю: наверно, Ахти это, он вчера чуть свет к болоту ушел. Вы, видно, там и повстречались?

— Повстречались, — подтвердил мякша, усмехаясь про себя, припомнив обстоятельства встречи.

— А баню что вдруг затопили? — спросила девушка, то ли углядев, то ли почувствовав, что старой баней недавно опять воспользовались.

— Да так, в болоте извозились сильно, — соврал Мирко, чем немало насмешил ее.

— Что ж вы так, добры молодцы?! Клюкву-то рановато еще собирать! Ладно, не хочешь — не говори… А ты коневодом будешь? — полюбопытствовала она. — Ахти ведь с собой ни единой лошади не взял, а тут их аж девять ходит!

— Коневод, — опять соврал Мирко. — На ярмарку на Вольные Поля веду. Да, боюсь, не рассчитал. Не прокормить, да и мороки много в лесу с ними: то зверь ночной, то оводы… Дорогой где-нибудь продам.

— За лес не бойся, — участливо сказала она. — Тут ведь Хойра-река не так уж и далеко. Там по бережку идти просто, и деревень много — дойдешь. По дороге за них много не выручишь, а на торгу ратники радославские серебра не жалеют.

— Откуда знаешь? — подивился Мирко. — Или тоже коней любишь?.

— Я всякую живую тварь люблю, — просто ответила девушка. — И коня, и кота пушистого, и волка серого…

— И змею подколодную? — подначил мякша.

— Или тебя змей когда сильно обидел? — вспыхнула она, да так, что щеки зарделись. — А ты видел, какие они по весне узоры на траве свивают?

Мирко кивнул:

— Ага, красиво.

— То-то! И змею, и жабу горластую, и дерево всякое, и траву — а как без них?

— Правду молвишь. — Мирко понравились ее слова. Он и сам так думал, только не находил нужды расписывать это кому-либо. — Ты прости, а величать тебя как? Меня вот Мирко кличут, из Мякищей я, — добавил он, спохватясь.