— Солнце мое, — не унимается муж, — а куда ты проводила наших питомцев? Сыновей, дочерей?

Он возится с одеждами около стула, трудноразличимый в темноте. Бряцает часами, аккуратно укладывая их на крышку древней конторки, своего рода раритет. Досталась нам из семейства Савиных. Савинский дед, авиационный профессор, спроектировал буквально на этой конторке то ли самолет, то ли ракету. Савин любит конторку своего деда, носится с ней, недавно обдирал наждаком, полировал, покрывал ядовитыми лаками — все это называлось «реставрировать» и выбило его из жизни примерно на месяц. Рядом с часами, непременно слева, муж кладет мобильный телефон, второй мобильный телефон и ключи от машины — с краю, непременно с краю.

В хорошем настроении, затягивает песню:

«Долетайте до самого солнца и домой возвращайтесь скорей…»

— Спит, — ошибается он и продолжает петь про Землю. Говорю же, хорошее настроение. Наверное, был с Марусечкой, обсуждал ее удачную постановку на учет в женскую консультацию, потом немного поработал, потом поставил машину, выпил по дороге домой бутылку пива, никакой мороз не в силах победить савиновского желания выпивать по дороге домой бутылку пива, просто летом их бывает две.

Оглушительный звонок телефона, что же это за безумная громкость, к чему она, могла бы я спросить, если бы сама не установила ее таковой. Когда работаю, часто слушаю в наушниках что-нибудь ностальгическое — Тома Уэйтса, Ника Кейва или Бригаду-С, несочетаемо, но хорошо, и требуется телефон, звонящий громко.

— Алло, — шепчет Савин, практически беззвучно, и — на цыпочках, клянусь! — выходит из спальни.

Как будто бы не он сейчас во весь голос распевал патриотические песни.

Выходит в коридор. Под одеялом хорошо, тепло, но плохо дышится, немного высовываю нос и часть щеки, она мокрая. Разве я плачу?

Очевидно, муж закончил телефонный разговор, потому что трудно представить, что он кому-нибудь из абонентов стал бы фальшиво мурлыкать в трубку:

— Oh, Carol, nobody’s done it before, Oh, baby, you’ve opened the door…

Однако диапазон широк, звучно шмыгаю я носом, тут тебе и Людмила Зыкина, тут тебе и «Smokie», — вот что значит общее развитие…

— Oh, Carol, — увлекся муж, далее английские слова он традиционно забывает и обходится веселеньким «Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля!», хлопает дверь ванной, раздается громкий плеск воды, глотающий финальные аккорды.

Удивительно, как иной раз в голову приходит та или иная мысль, разделяющая жизнь «между — между». На «до» и «после».

Кэрол. О, Кэрол… Я резко сажусь на кровати, откинув одеяло, становится жарко. Прикасаюсь руками к лицу — холодные пальцы, горячие щеки, и надо выпить чаю.

Пока чай заваривается в кружке с сентябрьскими цветами — хризантемами, я бегаю по кухне — есть такие лихорадочные состояния, когда надо что-то обязательно делать, а не то тебя просто разорвет изнутри.

Кэрол. Полтора года назад было лето, я стояла на светофоре, собираясь перейти дорогу и посетить торговый центр на предмет тупо там пошататься. Светофор был долгий, я увлеченно рассматривала красочное объявление: «ВАША РЕКЛАМА ждет вас у нас» или что-то такое, в этом роде. Меня развеселило слово «ВАША», и я подумала, что так могли бы звать девочку в чувашской деревне. Или в башкирской. Знавала я одну башкирскую девочку, ее звали Люзя, ударение на последнем слоге. ВАША в сто раз лучше, думала я, и светофор уже замигал желтым, и тут меня кто-то подергал за длинный трикотажный рукав. Оглянулась. Увидела невысокую молодую женщину: кудрявые темные волосы, собранные в «хвост», цветные заколочки надо лбом, усмиряющие челку, аккуратно очерченные темной помадой губы, крупные синие камни в мочках ушей — наверное, сапфиры. Я сразу ее узнала, хоть видела всего десяток раз, да и то не в этой жизни, как говорится в рекламе автомобиля, не помню, какого.

— Кэрол, — сказала я с повествовательной интонацией.

— А ты похудела, — поздоровалась она, — килограммов, пожалуй, на семь…

Мы перешли дорогу, посетили торговый центр, но не шатались в нем тупо, а плюхнулись за столик в кафетерии на последнем этаже: я пила эспрессо, она — горячий шоколад. Я первый раз видела живого человека, пьющего горячий шоколад из специального аппарата, типа бетономешалки. На столике стояла простенькая стеклянная пепельница. Кэрол закурила тонкую коричневую сигарету, запахло клубничной жвачкой.

— Так ты говоришь, уже не в Теме[7]? — недоверчиво переспросила она.

— Давно, — подтвердила я и отошла заказать себе еще чашечку, передвигающихся официантов вокруг не наблюдалось.

— И как тебе это удалось?

Я молчала. Может быть, пыталась сформулировать, но, скорее всего, нет, просто молчала, я ни с кем не обсуждаю длинные перламутровые рубцы на своих предплечьях, это — табу.

— Ой, и не говори! — Кэрол нисколько не угнетало мое молчание, она вела разговор автономно, было приятно слушать ее необычно низкий голос с напевными интонациями. — А я вот вляпалась в свое время… Ты не в курсе, да?

Я пожала неопределенно плечами, наверное, нет.

— Замуж вышла за парня одного, абсолютно ванильного[8]… И звать-то Ваня.

Ну а что поделаешь, влюбилась. Это, понятно, после того, как Холодный в Нью-Йорк окончательно уехал…

Я сочувственно улыбнулась.

— Мы с Ванькой случайно познакомились. В троллейбусе, представляешь, я туфлю потеряла. Он нагнулся, поднял, на ногу мне надел. Золушка, ага. Думала, честно говоря, вырастить из него Доминанта[9]… Со временем.

Кэрол стряхнула пепел, я обратила внимание на интересный дизайн ее ногтей: на бледно-розовом фоне половинки арбузов и муравьи.

— Но ничего не получилось. Первый год еще знаешь, туда-сюда, как говорится. Потом «залетела». Муж просто танцевал от счастья, он вообще у меня замечательный. Дочка родилась, тоже, знаешь ли, забот хватало. Поносы да диатезы. Желтушка и трещины на сосках. Молочные кухни и маленькие клизмочки для отсасывания соплей. Года только через два меня к-а-а-а-а-к нахлобучило!

Кэрол резко затушила сигарету. Схватила чашку со своим горячим шоколадом обеими руками, будто бы грея их. Было тепло.

— День рождения праздновали. У свекрови. Она испекла три громадных торта. Холодца наварила литров сто пятьдесят. Родственников собралось. Юбилей. И вот сижу я за столом. Эти тосты. Дурацкие шутки. Конкурсы и шарады. Петь начали. Сердцу хочется ласковой песни. И хорошей большой любви. Чувствую — не могу. Больше… Ни… Минуты.