Расположенная в десяти шагах от метро «Сухаревская», поговаривают, её неоднократно хотели захватить буржуи. Захватить и открыть какой-нибудь поганый офис. Но чебуречная достойно отбивала все атаки. По слухам опять же, её оберегает какой-то сентиментальный, но влиятельный человек из московской мэрии. Дай бог ему здоровья.

Здесь действительно царит атмосфера дружбы. Люди, стоящие за высокими столиками, накрывают, бывает, целые поляны. Кто-то режет колбасу, сыр, распаковывает селёдку. Случается, что поют. Одна дама исполняла как-то при мне арию из оперы «Кармен». А ещё, помню, впёрся какой-то дёрганый тип с большим старым чемоданом, водрузил его на стол и раскрыл. Из чемодана он стал доставать какие-то бумажки и с размаху швырять на пол.

– Суки! Бляди! Суки! Бляди! – кричал тип, комментируя каждый бросок.

Потом он собрал их, загрузил в чемодан и резко захлопнул крышку.

Обведя помещение свирепым взглядом, тип удалился, глядя затравленным зверем.

Но в целом, повторюсь, здесь всё по-доброму.

Я перетаскал сюда всех своих друзей и вот теперь делю один из столиков с Сашей. Мы встретились сразу же после моего прилёта, на выходе из метро «Павелецкая». Ожидая её, я почему-то слегка нервничал и, купив пачку сигарет, закурил.

Выйдя из метро, Саша пожала мне руку и спокойно произнесла:

– Ну что, Андрей? Давайте пить и веселиться?

– Давайте, – рассеянно брякнул я, и когда мы пошли по улице Бахрушина, я зачем-то обратил её внимание на церковь староверов, стоявшую красным полушаром через дорогу наискосок…

…Да. Я не мог не привести своего нового друга из города Питера в московскую чебуречную «Дружба».

В пакете у нас бутылка «Бехеровки» и апельсиновый сок. Не нарушаем заложенных посетителями традиций. Саша показывает мне фотки в айфоне. На одной из них она – под шестидесятые, платье и причёска.

– Нравится?

– Да!

Выпиваем и решаем идти гулять.

Февраль, но Москва уже дышит весной. Мне приходится доесть Сашин чебурек. Она несколько раз просила у меня прощения, что не съест его, так как собирается отдать его несчастному бородачу, сидящему на улице у ступеней. Это намерение вызывает у меня очередной приступ восторга. Она вынесла этот чебурек, но бородач бесследно исчез, и Саша, грустная, принесла чебурек обратно.

Мы отправляемся гулять дальше.

Идём, обсуждаем результаты питчинга, того самого, на котором мы познакомились. После похвал в наш адрес и запроса рукописей наступила тишина. Ни дальние, ни близкие знакомые не могут нам пояснить ничего. Такое впечатление, что рукописи засекретили и сдали в архив.

– В принципе недели достаточно, чтобы понять – подходит книга или не подходит.

Саша знает в этом толк. Она работала в питерском издательстве «Амфора» и прекрасно осведомлена обо всех тонкостях издательской кухни.

Видимо, у издательства просто нет бабок. К такому выводу приходим мы. Он нас временно успокаивает.

…Узкие переулочки выводят к Чистым прудам. За разговорами я не заметил, как мы там очутились. Также незаметно для меня разговор наш уткнулся в гавань моей грёбаной боли.

– Ну, по-любому, – говорит мне Саша, – ты же виноват.

– Почему это – я?

«Бехеровка» (это уже вторая бутылка) и заявление близкого по духу человека делают меня еле уловимо, но агрессивным.

– Ты же её бросил.

– Я?.. Ну да. Я. Но это же не беспричинно произошло! До этого ведь целая куча была всяких событий!

– Была и была. А ушёл ты.

– Да не просто же так я ушёл!

– Ушёл…

Саша смотрит на меня серьёзно, как давешний поп.

– Возвращайся к Ирине. У вас же такой замечательный ребёнок.

Темень стоит кругом, Саша едва освещается тусклыми фонарями. Делаю очередной глоток, закуриваю. Я уже нетрезв, но вполне себе сконцентрирован и вижу Сашино лицо отчётливо. В её глазах за стёклами очков – моя стесняющаяся совесть.

– Ох, влюбчивый ты мой. Зачем ты только постоянно женишься?

Мы сидим в ресторане на какой-то тёмной улице, застроенной кирпичными брежневками-девятиэтажками. Тихая улица, спокойный и светлый ресторан. Неподалёку шумит Кутузовский. Капельки почти весеннего дождя торопливо постукивают по ресторанному стеклу, а мы с восторгом пьём текилу. С восторгом от встречи, разумеется.

С Сашей мы распрощались в метро, минут тридцать назад, теперь я сижу с Пашей. Павлик – мой двоюродный брат. Рядом с Павликом – Дима. Он мне троюроден.

– Что-то я тебя давно по радио не слышал, Андрюха, – жалуется троюродный братик.

Жалоба рассмотрена и удовлетворена в течение пяти секунд.

– Я уже лет семь на радио не работаю, Дима.

– А-а-а…

Вот она – специфика Москвы. Ты живёшь с человеком почти в одном городе (Жуковский – почти Москва, понимаете?), а видеть его можешь раз в семь лет. Причины – обилие друзей/знакомых, дел, расстояния и семья. Мне ужасно стыдно из-за этого. Поэтому я люблю людей, которые на меня не обижаются.

С Павликом у нас связь дальняя и прочная. В детстве мы почти каждое лето проводили вместе. Июнь – пионерский лагерь под Тамбовом, июль – Донецк, август – Севастополь. С Павликом я первый раз покурил. Это были самокрутки с кленовыми листьями лет в тринадцать. С Павликом я первый раз выпил. Это была бутылка домашнего вина, стыренная из подвала деда в Севастополе. Мы похитили бутылку вечером, перелезли через забор в полночь и через поля виноградников вышли к морю. Лёжа в джинсах на мелкой гальке, мы пили вино, курили болгарские сигареты «BT» и слушали море. А с воды нам светили фонарями военные корабли.

С ним же, Павликом, я впервые ощутил мощь своего милицейского удостоверения. Дело было так.

Окончив первый курс Омской высшей школы милиции, я решил смотаться в Донецк. С братом мы не виделись два года, мне нужно было к брату.

В первый же день выпили пива, коньяка и пошли гулять. Пьяные, косые, дымя сигаретами на ходу, по аллеям из тополей мы вышли к рынку микрорайона.

У прилавков стояли дородные бабы. Они торговали всем чем ни попадя: сигаретами, пивом, грушами, арбузами и книгами.

– У вас же сигареты по лицензиям должны продавать?

– Однозначно, – уверенно соглашается Павлик.

В моей голове просыпается бесёнок административного права.

Мы подходим к прилавкам, и перед каждым из них я демонстрирую удостоверение. Отточенный жест полукругом. Зритель успевает увидеть характерный цвет «корочки» (красный), рассмотреть на фото человека в форме, перед его глазами мелькают оттиск печати и рукописный текст. Что именно там написано, зритель прочесть не успевает. Корочка закрывается. Иногда даже с хлопком.