— Нашлась могила, где похоронен сын ваш, Дмитрий.

Она опустилась на скамейку, положила на колени натруженные руки, помолчала, потом спросила:

— Где могилка-то?

Председатель заглянул в письмо:

— Город Корюков. Слыхали?

— Кто нашел-то?

— Школьники нашли. Запрашивают из газеты: в каком году погиб Бокарев Дмитрий, какие письма с войны от него были?

Антонина Васильевна помолчала, потом дрогнувшим голосом произнесла:

— Вот и нашлась Митина могилка…

Наступила та тягостная минута, которой председатель больше всего опасался: начнутся слезы, причитания, и никакая тут официальность не поможет, и слова не помогут, потому что слова еще больше подогревают, и женщины начинают выть в голос.

Выручила соседка, Елизавета Филатовна, бойкая бабенка из тех, кто первые все узнают и кому до всего есть дело. Именно за это председатель ее не любил, но сейчас был доволен ее появлением.

Она вбежала в дом, возбужденно заговорила:

— Радость-то какая: не раскиданы, значит, по земле его косточки. Уж такое тебе утешение, Васильевна, на старости лет, такое утешение…

Председатель благоразумно отошел в сторону и стал разглядывать висевшие на стене фотографии.

Он увидел на снимке бравого, щеголеватого старшину с гвардейским значком на груди и медалью «За отвагу», с широким командирским ремнем и портупеей через плечо. Это и был пропавший без вести почти тридцать лет назад сын хозяйки — Дмитрий Бокарев. Был он на снимке одних лет с председателем.

— Орел, чистый орел, — говорила между тем соседка Елизавета Филатовна, — смелый был, рисковый. Еще в мальчишках с отцом на медведя ходил. Я, бывало, говорю ему: «Митенька, малой ты еще в лес-то ходить». А он на меня этак-то посмотрит, отвернется: не встревай, мол, баба, не в свое дело.

Антонина Васильевна не голосила, не причитала, не плакала, сидела, сложив на коленях натруженные руки, молча слушала соседку.

А та продолжала возбужденно:

— Потом сам белку добывал. А уж из лесу придет, все девки его. Парень видный, бравый.

Председатель обвел избу задумчивым взглядом человека, которому что-то открылось. Что именно открылось, он не мог сказать, но что-то было особенное в этом молодом, юном лице бравого старшины, пропавшего без вести в войну, почти тридцать лет назад, в скорбном молчании его матери, только теперь узнавшей, что нашлась его безвестная могила.

— Вам, может, надо чего? — спросил он. — Может, крышу покрыть?

Из-за его спины Елизавета Филатовна сделала знак Антонине Васильевне: проси, мол, пользуйся случаем.

— Постоит еще крыша, — тихо ответила Антонина Васильевна.

Соседка с досадой передернула плечами: не воспользовалась, старая… Заискивающе улыбаясь, сказала:

— Ограду бы надо поправить.

Председатель вопросительно посмотрел на Бокареву.

— Ничего не надо, все есть, — по-прежнему тихо ответила Антонина Васильевна.

Соседка сменила разговор:

— Карточку небось с могилки пришлют.

— Все, что положено, сделают, — опять входя в свою должностную роль, объявил председатель официально.

— Как же разыскали его могилку-то? — спросила Елизавета Филатовна.

— Нашлись добрые люди, разыскали, — сказала Антонина Васильевна.

Они далеко углубились в пшеницу, когда услышали рев самолетов — немцы бомбили пустую МТС.

Самодельные носилки с Вакулиным были тяжелы. В Корюков они пришли уже затемно.

В крайнем доме горел свет. Бокарев сильно и требовательно постучал в дверь. Ее открыл сухощавый мужчина лет сорока, с встревоженным и угрюмым лицом.

Они внесли Вакулина, положили на диван.

Хозяин молча смотрел на них.

— Госпиталь далеко? — спросил Бокарев.

— В школе был, — ответил хозяин, — сейчас не знаю.

— Почему не знаете?

— Наши сегодня ушли.

— Так, — пробормотал Бокарев, — ладно, разыщем: может, остался кто. А раненый пусть у вас пока полежит. Скоро вернемся, заберем. Как ваша фамилия?

— Михеев.

— Посмотрите за раненым, накормите, подушку дайте, — приказал Бокарев и наклонился к Вакулину: — Ваня, ты как?

— Ничего, — слабо улыбнулся Вакулин, — я идти могу.

Он сделал попытку подняться.

— Лежи! — приказал Бокарев. — Без меня никуда!

Он подозрительно осмотрел комнату, спросил хозяина:

— Кто еще в доме?

— Семья… Жена, дети.

— Сам почему не в армии?

— Освобожден по болезни.

Бокарев опять подозрительно осмотрелся вокруг, открыл дверь в соседнюю комнату — там на кроватях спали дети.

Бокарев положил рядом с Вакулиным трофейный автомат, выразительно посмотрел на хозяина, спросил:

— Как пройти к госпиталю?

— А вот проулком на соседнюю улицу, там и школа.

Бокарев и Краюшкин свернули в переулок и вышли на длинную, видно главную, улицу. В середине ее высилось двухэтажное кирпичное здание школы.

Здание было пусто, окна открыты, ветер шевелил синие полосы оборванной маскировки, на полу валялась бумага, обрывки бинтов, стоял запах йода, карболки — медсанбат ушел.

— Не миновать мне штрафной роты, — мрачно проговорил Бокарев.

— В чем твоя вина? — возразил Краюшкин.

— Потерял людей, значит, виноват, — сказал Бокарев. — Ладно! Где-нибудь переночуем, утром мобилизуем подводу, заберем Вакулина и будем догонять своих.

Тусклый свет коптилки освещал стол, за которым сидели Бокарев, Краюшкин, хозяйка дома — Агапова, средних лет женщина, и ее дочь — девочка лет двенадцати. Бокарев дремал, положив голову на сложенные на столе руки.

Колыхалось неровное пламя, вырывало из темноты лица сидящих за столом, а иногда и кусок стены, где висела фотография человека в кавалерийской форме рядом с конем, которого он держал за повод.

Девочка делала уроки.

— Школы нет, — вздохнула Агапова, — а заниматься нужно.

— Это уж обязательно, — поддакнул Краюшкин, — образование — оно требует системы.

— Не встречался ли вам Агапов Сергей Владимирович? Давно ничего нет от него.

— Был у нас один Агапов, — сказал Краюшкин и посмотрел на девочку, — точь-в-точь один портрет.

— Он конник.

Бокарев оторвал голову от стола:

— Конник — это другой род войск. Подвижные части.