Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня утром они стояли у коллежа и ждали, пока прозвенит первый звонок, и тут к ним с заговорщицким видом подошел Юго. Будь Матис постарше и посильнее, он бы сразу сказал «отвали», не дав тому и рта раскрыть, но он давно понял, что с его хилым видом лучше не высовываться. Естественно, Юго так и не принес уже оплаченную Тео бутылку. Зато у него была отличная новость: в эту субботу его брат Батист организует гулянку. Решили собраться небольшой компанией где-нибудь на улице, принесут бухло. Он осклабился и несколько раз повторил: «Вотужремся!»
Встречу назначили в сквере Сантьяго-де-Чили ровно в восемь вечера. Батист покажет, как незаметно перелезть заграждение. Уже внутри тоже надо быть начеку и иногда прятаться, потому что бывает, что сторож по вечерам обходит сад. А замерзнут — не страшно, согреются джином. И Матис с сегодняшнего утра все время об этом думает.
Ему совершенно не хочется идти. Да и все равно не получится. После того, что случилось, когда родители в тот раз ужинали в гостях, мать уж точно не выпустит его из дома.
Была б его воля, он бы отказался от приглашения. Батист со своими дружками взяли и заграбастали деньги Тео, купили на них себе лишнюю бутылку, а теперь, видите ли, изображают королевскую щедрость. Не нравится ему это. Таким верить нельзя.
Ему хочется, чтобы Тео отказался туда идти. Но друг согласился и даже уже придумал план: он скажет, что ночует у Матиса. Ни малейшего риска, что отец позвонит и проверит. Остальное вообще не важно. Все время будет в его распоряжении, ходи куда хочешь: целый вечер свободы. Когда Матис забеспокоился и спросил, а где он по правде заночует, Тео ответил: будет видно.
Матису хочется держаться от всего этого подальше, остаться дома и ничего не знать. Но он не может оставить Тео с ними одного.
Придется думать, как туда попасть. Придется врать. Найти железный довод, чтобы мать отпустила его несмотря на «все, что случилось» — так она теперь об этом говорит, понижая голос до шепота.
Отцу она не сказала. Есть о чем подумать.
Врать на самом деле нетрудно, если и правда нужно. Вот недавно, например, когда она вернулась домой чуть ли не через десять минут после того, как вышла, влетела прямо в ярости, потому что Тео удрал от нее под линией надземного метро, — так Матис поклялся, что не знает адреса лучшего друга: не был у него дома — ни у отца, ни у матери, и как идти к нему — тоже не знает.
На следующей неделе они с матерью спустились в подвал за какой-то коробкой, вроде бы у нее там лежали старые вещи. Внизу она стала с ним говорить. Сказала, что хочет, чтобы он больше не водился с Тео и чтобы не сидел с ним на уроках. Она надеется, что он будет держаться в стороне от такого друга и ближе общаться с другими одноклассниками. А уж чтобы Тео появился у них в доме или чтобы Матис сам пошел к нему — и речи быть не может.
Он никогда не слышал у нее такого твердого, безапелляционного тона. Какие тут возражения — это был приказ, мать требовала подчинения.
В последнее время она какая-то странная. Не замечает, что сама с собой разговаривает. У нее теперь не бывает грустно-задумчивого лица, которое так его расстраивало, и такого тоскливого взгляда, который иногда проскальзывал раньше, нет, она теперь такая деловая, прямо работы невпроворот. Он тут недавно на улице видел ее издали: идет, что-то бормочет сама себе — ну прямо как сумасшедшая.
ЭЛЕН
В четверг вечером Тео остался в классе после моего урока. Подождал, пока все остальные выйдут. Это был последний урок, я только что закончила тему про деятельность мозга и функционирование нервной системы, на которую обычно отвожу два-три занятия. Я видела, что он тянет время: нарочно копается, собирая вещи. Матис ушел раньше, у него по четвергам, кажется, занятия сольфеджио или игра на фортепиано, он никогда не задерживается.
Когда мы остались одни, Тео подошел ко мне; он держался прямо: куртка застегнута, подбородок поднят, рюкзак на плече. Я подумала: ему надо мне что-то сказать. Я затаила дыхание. Главное — не давить, не форсировать, не торопить события. Я улыбнулась ему и сделала вид, что навожу порядок на столе, раскладываю бумаги. После небольшой паузы он спросил меня:
— А можно умереть, если принять неправильные лекарства?
Сердце прямо заколотилось: я не имела права на ошибку.
— Ты хочешь сказать: если примешь лекарство, которое выписали не тебе?
— Нет, не то.
— А что тогда?
— Ну… вот кто-то принимает лекарства, а они не помогают. Вы сказали, некоторые лекарства действуют на мозг. На настроение людей. Но мне кажется, иногда ничего не помогает. И люди лежат все время в постели. И не едят, и не встают, и так и лежат целый день.
Он сказал это все очень быстро. Мне надо было расшифровать и задать правильные вопросы.
— Да, действительно, Тео, иногда так бывает. Ты имеешь в виду кого-то конкретно?
Он поднял глаза и взглянул на меня. Он был настолько напряжен, что я видела, как расширяются его зрачки.
И в этот момент в моем классе без стука появился директор. Я в изумлении повернулась к нему и не успела еще открыть рта, как он приказал Тео идти домой, причем таким тоном, в котором ясно слышалось: «Нечего тебе тут делать». Тео бросил на меня последний взгляд, мрачный, обвиняющий, словно я — банковская служащая, которая незаметно нажала под окошком кнопку вызова охраны. И вышел, не оглядываясь.
Я пошла за господином Немуром к нему в кабинет.
Спокойным голосом, но немного нарочито твердо, театрально он изложил мне ситуацию.
Мать Тео Любина позвонила ему и пожаловалась. Мало того что я без причины вызывала ее в школу, теперь я, по ее словам, слоняюсь возле их дома. Даже в подъезд забралась. Естественно, она пересказала наш разговор, который состоялся пару недель назад, и охарактеризовала мои высказывания как несправедливые и обвиняющие. Директор попросил ее вспомнить дословно, что я говорила, и она сделала это без труда, судя по подробному отчету, который он сунул мне под