юристы, ученые – регулярно выступали по телевидению и благодарили государство и американский народ за создание прекрасных условий для жизни и работы.

VIII. Прапамять

Изгнание наша судьба, дорога наша судьбы, чаша судьбы и горькое счастье до краев, чужой среди своих, на дне памяти сжался от недоумения и боли мальчик: он узнал, что быть евреем плохо и стыдно, до этого дня он был как все, а от этой черты он живет с границей в душе, граница тонкая, как разрез от бритвы, и такая же непоправимая, этот невидимый разрез отделяет его от всех, кто не еврей, кто уверен в себе и своей земле, кто может травить, бить и гнать, все против одного, друзья и учителя, пьяницы и начальники, и твоя земля оказывается не твоей, твоя жизнь уже не твоя, и только дорога из одной неволи в другую, как это было три с половиной тысячи лет, от оазисов Двуречья до пустынь Ханаана, от египетских пирамид до зеленых кущ Иордана, от святого Ерушалаима до Масады и от Ерушалаима до Рима, Александрии и Константинополя, до Гранады, через земли франков и германцев до Польши и России, от Вавилона до Хорезма разбросан народ мой, все земли мира орошены его слезами, во всех краях света лежат кости праотцов, и рождались мальчики, чтобы учить и блюсти Закон, и рождались девочки, чтобы беречь огонь Закона и передавать его в поколениях; помнишь, как мы ходили по горячему песку, и ремешки сандалий трескались от жара? как пасли скот в голой степи, и как распахивали каменистую, неподатливую землю, как гнали стада на водопой, скудные стада к иссякающим источникам, как матери ткали нам одежду и как отцы учили ходить за плугом, класть стены и владеть копьем и топором, чтобы защитить это поле и этот дом; и сияющий Храм на горе, и торжество Двенадцати колен Израилевых, и подвиги отважного и жестокого Давида, и славу мудрейшего из людей – царя Соломона; и была Ассирия, и чужбина, и старики, которые детьми покинули родину, вернулись на родные пепелища и построили Храм вновь; дым истории сплетается в пелену, и сыплются даты и годы, как зерно из порванного мешка, в выстелевшейся по бесконечному времени струе лет остались Масада, последняя крепость на последней горе над Мертвым морем, и наши мертвые, которые выбрали вечную свободу в смерти, не приняв жизни рабами; и александрийская резня, и сожженный Ерушалаим, и Великий Рим, столицы и страны мелькают в золотой струе зерен времени, прячутся в пыли, блестят под солнцем, а поверх всего стелются без края черные дымы над лачугами гетто, костры из горящих книг и горящие на кострах седобородые старцы, обрывки смиренных и отчаянных молитв сквозь пламя, полные черной тысячелетней мудрости детские глаза, скорбные глаза старцев тлеют черным закатным огнем под детскими лбами, гладкие детские лица будущих старцев и мудрецов, врачевателей и поэтов, еще отливают вороным глянцем седины просветленных цадиков, и тянутся бесконечные шествия изгнанников из черного зева веков в бесконечную тьму грядущего, вечное странствие суждено нам, жестока любовь Того, кто избрал нас между всеми народами, тяжка ноша, что взвалил он на избранный народ свой в знак великой миссии нести Свет и Истину в мир, утверждать верность Его заветам, Его заповедям и законам, сияет золотое солнце в голубом небе над градом на Семи холмах, да отсохнет моя правая рука, если я забуду тебя, Иерусалим, сойдет Мессия и восторжествует мой народ над другими народами и врагами своими, на будущий год в Иерусалиме, и никто не узнает, как сгинули те неверные, что остались в Египте и не пошли с народом своим через море и пустыню, как растворились в вечности и мире оставшиеся в Вавилоне, кто не вернулся на пепелища, чтобы восстановить Храм, сгинули те, чья кровь лилась по улицам Александрии, растекся по странам и землям и высох, растворился в воздухе чужбин пот тех, кто был продан в рабство на рынках великого Рима, кто предпочел стать рабом, но не умереть в Масаде, чья твердыня высится ныне и присно и во веки веков, а выступающие из тьмы небеса уже прорезаны минаретами и мавританскими башнями, расчерчены колоннадами Альгамбры, протканы арабской витой речью, Кастилия, кастаньеты, перезвон музыки ладино, а уже собираются латные рыцарские колонны крестовых походов, и прах еврейских местечек отмечает их движение, и бегут со скарбом и без скарба, восходят на костры, принимают крещение, чтобы ночью за закрытыми дверьми извлечь из потайных мест священные свитки, чтение и молитва, жалоба и молитва, молитва и надежда, надежда и вера, и скорбь, и принявший крещение Кристобаль Колон стремится на неведомый и свободный Запад, ветер истории гонит суденышки через океан, шрамы памяти, шрамы истории, изгнание из Англии, из Германии, погромы и резня, грабеж и погромы, летящий пух из распоротых перин и изнасилованные дочери, треск выломанных дверей и звон разбитых окон, нескончаемая украинская резня и границы гетто, нищета и черта оседлости, завораживающие легенды о всемогущем банкирском доме Ротшильдов, изуродованные тела в грязи, беспомощность безоружных, и слух о новой земле, новом свете, земля обетованная, гражданская война в России и погромы, казаки, сладкая доля комиссарской власти и вновь разоренные синагоги, тюрьмы для помнящих молитвы и блюдущих закон; а уже звенит стекло Хрустальной ночи, дымят крематории, миллионы уходят в их топки, возносятся дымом в небеса, нет больше менял и ювелиров, врачей и аптекарей, портных, сапожников, нет ученых и мудрецов, но уже в Америке и в России евреи делают чудовищную бомбу, конец мира близок, и та же скорбь в глазах, и тот же юмор – победа и утешение гонимых, и уже пускают вчерашних жидов в университеты и правительства, это мы делаем кино и создаем новую философию, наживаем миллиарды и делаем открытия, но там, в глубине души, в подсознании, в генной памяти – все тот же страх, та же готовность к Катастрофе, к дальней дороге и казенному дому, к поношению и побоям, две тысячи лет оскорблений не отзвучали еще в генной памяти, в слухе, разбирающем шепот и мольбы предков и поколений, и скрип двери, стук шагов, лязг оружия, наглый голос и злой навет – звучат где-то глубоко-глубоко, стоит только замереть и прислушаться: заношенные лапсердаки, замурзанные дети, загнанные жизнью жены и тощие куры в нищих двориках, а если деньги, золото, лавка, сукно – по согнутый хребет, подлая улыбка, угодливость и услуга, и вечная, постоянная, неизбывная готовность к пинку и плевку, смеху и оскорблению, пыль польских шляхов и сетчатая тень испанских олив, английские туманы и веселая брань южных