Потом Коля придумал другой способ запугивания — сказал, что собирается на мне жениться, причем безотлагательно. Вот вернется моя мама, и он тут же, без малейшего промедления обратится к ней с этим вопросом.

— Алла Васильевна меня знает, я человек порядочный, думаю, она против не будет.

И говорил, что заставит меня целыми днями заниматься математикой и готовить обеды. Ужасная перспектива! Особенно математика.

Когда Коля, на ролях своего человека в семье, приходил в школу меня забрать, я все боялась, что он сейчас во всеуслышание скажет, что не сегодня завтра на мне женится и меня будут дразнить.

Но как-то обошлось…

Другой шуткой Коли были тараканы величиной с собаку, которые всегда приходят к маленьким девочкам, когда те мешают жить старшим братьям. Спастись от этих тараканов можно, только если бить их сковородками.

Коля недавно умер в Греции, где работал по иконописи и мозаикам.

В школе во время большой перемены можно сбегать на рынок, пробовать квашеную капусту. Напробуемся, напробуемся — вроде и перекусили. А после школы покупаем сдобы в булочной, идем не спеша домой.

Вере Ильинской неохота домой, у нее сегодня плохие оценки, дома будут ругать.

Она размышляет, куда бы ей деваться, что бы такое придумать, чтобы не ругали.

— Убегу, — решает она. — На БАМ. Там нужны рабочие руки.

— На БАМе люди болеют и умирают, — авторитетно говорю я.

— Как это? — удивляются девочки.

— Потому что плохо с продуктами и лекарствами, врачей тоже нет.

— Не привозят продукты? Почему? Далеко, что ли? — начинают рассуждать мои подруги.

— Потому что все плохо организовано и начальство ворует, — объясняю я. Вижу, что девочки сомневаются в услышанном, и добавляю: — Так мой брат говорит, а он все знает, он ужасно умный.

— Что, прям умней Смирновой? — не может допустить такого Лена Бурхина, для которой наша отличница-толстуха Оля Смирнова главный авторитет на свете.

— Какая Смирнова, она зубрит, а мой брат — гений, потому что родился с открытыми глазами. Все дети рождаются зажмуренные, а он сразу — смотрит вот так вот глазами двумя.

— Порядка нет, потому что расстрелы отменили, — высказывает убеждение, очевидно, дедушкино или бабушкино, Ира. — Вот когда Сталин…

Так беседуют, идя по Садовому, десяти-одиннадцатилетние «чикильдяйки» с булками в руках.

В школе учились и татарские ребята из окрестных, «самотечных» старых домиков, и те, кого возили со всех концов Москвы в продвинутую английскую школу. И все как-то нормально уживались, в одном классе несколько компаний, мирно сосуществующих.

Лена, Ира и бедная Вера, предчувствующая расправу, идут по Садовому дальше, а я вхожу в свой подъезд на Каретном.

Да, мне везет, меня не ругают за оценки.

Но у меня есть другие испытания.

В медучилище, где мама преподает инглиш, сегодня назначено собрание или педсовет. Мама оставаться не хочет. Еще утром, за завтраком, она строго-настрого велела мне позвонить ровно в полчетвертого в учительскую этого несчастного учебного заведения и сказать, что у меня болит живот, высокая температура и все такое.

Вот этому уже точно не поверит никто и никогда!

Мама учила меня врать.

Она называла это ложью во спасение и тренировала меня грамотно и достоверно излагать эту ложь. Она даже репетировала со мной.

И уехала на работу, в ненавистное медучилище номер шесть, к глупым невоспитанным девчонкам из неблагополучных семей.

Подходит время. Я в ужасе таращусь на телефонный аппарат и даже несколько раз снимаю трубку. Но я не могу!!! Все поймут, что я вру, и вообще, я стесняюсь.

Время идет. Я мучаюсь.

Звонит телефон.

— Что это значит? — сквозь зубы, то ли от раздражения, то ли чтобы никто не услышал, шипит мама. — Я кому сказала? Немедленно звони сюда… — Ой, что-то я волнуюсь, — максимально громко и встревоженно говорит она, теперь наоборот, чтобы все слышали. — Дочка трубку не берет… Ой… Она сегодня с утра что-то плохо себя чувствовала… Животик… А вдруг аппендицит?.. Она ведь там одна, нет у нас никого…

Мама приходит домой. Отпустили с собрания, дочка ведь там одна с больным животиком.

— А если бы была война?! — взыскательно спрашивает она, и глаза у нее от злости становятся «зеленые, как крыжовник» (правильно папа в рассказах про Дениску написал). — А если бы фашисты тебя спросили, куда побежали партизаны? Ты бы тоже им правду сказала? Бывает просто ложь, а бывает ложь во спасение…

Мне так стыдно и тяжко, что я даже не спрашиваю, почему партизаны побежали? Партизаны должны передвигаться по-пластунски, тайком, в траве или по снегу, так всегда в книжках пишут и в фильмах показывают.

Эта привязанность ко «лжи во спасение» удивительным образом сочеталась у моей мамы с любовью к правде. Так, мне с раннего детства было объяснено, что Брежнев ничего не соображает, что партийное начальство обманывает народ, живет припеваючи, а рядовые члены партии и все простые люди бедствуют.

Только в школе про это говорить не надо.

Мама же сказала мне, что коммунисты убили Даниила Хармса. Помню, как мы до драки спорили с одноклассником Лешей Ясуловичем. Он утверждал, что Хармс просто вышел из дома и потерялся, но может быть, еще вернется и расскажет много смешных стихов и историй. Так Леше объяснила его педагогичная и деликатная мама. Я же до хрипоты орала, что Хармса убили коммунисты. Ошибались оба, но я была ближе к истине.

Дядя Валерик, мамин младший брат, предупреждал ее: «Растишь из ребенка морального урода. У человека должна быть вера в партию и правительство».

Дядя Валерик работал музыкальным редактором на «Маяке», и когда после информации о том, что Брежнев завершил рабочий визит куда-то там и улетел домой на самолете, зазвучала песня «По аэродрому, по аэродрому лайнер пробежал, как по судьбе…», бедному дяде Валерику объявили выговор. Не уследил.

Интересно, передавали ли мои одноклассницы родителям то, что я говорила про правительство и начальство? И какова была реакция? Никому не запретили со мной дружить, никаких «репрессий». Им, наверное, тоже говорили: «Только в школе про это не надо». Мне кажется, все всё понимали, но тщательно придуривались. И чем выше человек стоял, тем больше старался притвориться. Сумасшествие какое-то.

Сердясь на меня, мама грозилась отдать меня в интернат или умереть.

«Я скоро умру, так и знай!»

И всякий раз, когда она долго не приходила с работы, я боялась: а вдруг она умерла? Ведь она старше родителей всех моих одноклассников и друзей.

Вдруг она уже умерла, а ведь с утра за завтраком мы немножко поссорились и теперь не сможем помириться… Какой ужас…