Поразительно, что старики то и дело поскальзываются в душе – зачем так часто мыться? Но, возможно, им важно ходить самостоятельно, оставаться на ногах. Иногда такое ощущение, что падают они нарочно… или вот женщина, которая наелась пастилок “Экс-Лакс”… Видимо, хотят вырваться из дома престарелых.

Бригады со скорых и наши медсестры вечно перешучиваются, слегка заигрывают друг с дружкой. “Пока! До следующего жмурика!” Раньше меня это шокировало: делают трахеотомию или бреют пациента, чтобы прикрепить датчики, – а сами хохмят без передышки. Восьмидесятилетняя женщина с переломом таза всхлипывает: “Дайте руку! Возьмите меня за руку! Умоляю!” А шоферы трындят себе про матч “Окленд стомперз”.

– Возьми ее за руку, в самом-то деле!

Он поглядел на меня, как на чокнутую. Теперь я почти никого не беру за руки, а шучу много – правда, не при пациентах. Здесь напряжение зашкаливает, стресс постоянный. Здорово изматывает – все время оказываешься в ситуациях, когда жизнь висит на волоске.

Еще больше изматывает то, что, в сущности, порождает весь этот стресс и цинизм: в приемном полно пациентов, которые вовсе не нуждаются в экстренном лечении или – еще почище – совершенно здоровы. Иногда так от этого устаешь, что начинаешь тосковать по честным ножевым или огнестрельным ранениям: вот где все четко. А к нам с утра до вечера, с вечера до утра идут те, у кого почему-то пропал аппетит, или стул нерегулярный, или шея затекает, или моча стала красной либо зеленой (верный признак того, что на обед были свекла либо шпинат).

Слыхали вы в полночный час завывания сирен где-то вдалеке? Сплошь и рядом они спешат к какому-нибудь старому хрычу, у которого кончился портвейн.

Истории болезни, одна за другой. Физиологическая тревожная реакция. Головная боль напряжения. Гипервентиляция легких. Интоксикация. Депрессия. (Это все диагнозы, а пациенты жалуются на рак, сердечный приступ, тромбоз, удушье.) Каждый из этих пациентов обходится в сотни долларов: скорая, рентген, лабораторные анализы, ЭКГ. Скорая получает прилагающийся к бесплатной медицинской страховке талон, и мы – талон, и врач – талон, а пациент поспит немножко, а потом приедет такси, чтобы отвезти его домой за счет штата. О господи, неужели я стала такой же черствой, как сестра Маккой? Страх, нищета, алкоголизм, одиночество – смертельные болезни. Более того, они требуют экстренной помощи.

Но к нам поступают и пациенты в критическом состоянии: сердце, травма – мы за считаные минуты их стабилизируем потрясающе умело и эффективно, – и их тут же отправляют на операционный стол или в реанимацию.

Пьяницы и самоубийцы отнимают у нас по несколько часов драгоценного времени: занимают места в палатах, отвлекают на себя медсестер. У моего стола человека четыре или пять ждут записи к врачам. Перелом голени, острый фарингит, кривошея и тому подобное.

Мод, поддатая, помятая, раскинулась на каталке, ее пальцы ритмично теребят мой локоть – так кошки-невротички “топчут” лапами хозяев.

– Какая вы добрая… прелесть вы моя… это все головокружение, дорогая.

– Ваша фамилия, адрес? Где ваша страховка?

– Пропало, все пропало… Я так несчастна, так одинока. Меня тут примут? У меня определенно что-то неладно с внутренним ухом. Мой сын Вилли никогда не звонит. Ну, конечно, из Дейли-Сити звонки платные. А у вас есть дети?

– Распишитесь вот здесь.

В ее сумочке, набитой черт знает чем, я не нашла почти ничего информативного. Чтобы промокнуть помаду, она прикладывает к губам листки бумаги для самокруток “Зиг-Заг”. Огромные размазанные поцелуи рассыпались по сумочке – все равно что попкорн.

– Как фамилия и телефон Вилли?

Она начинает всхлипывать, тянет руки к моей шее:

– Не надо ему звонить. Он говорит, я противная. И вы думаете, что я противная. Обнимите меня!

– Мод, я подойду к вам попозже. Отпустите мою шею и распишитесь на этой бумаге. Отпустите меня.

Пьяниц неизменно привозят в одиночестве. Самоубийц – в сопровождении минимум одного человека, а обычно нескольких. Вероятно, того-то им и надо. Чтобы с ними были хотя бы двое полицейских. Наконец-то я поняла, почему самоубийство считается преступлением.

Хуже всего – передозировки. Повторяются бессчетно. Медсестрам обычно некогда. Они дают пациенту какие-то лекарства, но главное – сразу же выпить десять стаканов воды (это если передозировка не критическая и не требует промывания желудка). Мне страшно хочется просто засунуть пациенту два пальца в рот. Икота и слезы. “Ну давайте, еще стаканчик”.

Бывают самоубийства “по основательным причинам”. Во многих случаях причины действительно основательные: смертельная болезнь, невыносимая боль. Но меня больше впечатляет, если я примечаю основательный подход к делу. Пуля в лоб, вскрытые, как надо, вены, качественные барбитураты. Тогда, даже если попытка не удается, человек словно бы излучает умиротворенность и силу: наверно, потому, что принял продуманное решение.

Что меня бесит, так это повторники: сорок капсул пенициллина, двадцать штук валиума и пузырек микстуры от кашля. Да, я в курсе, что по статистике те, кто грозится или действительно пытается покончить с собой, рано или поздно лишают себя жизни. Но я уверена: это всегда роковая случайность. Обычно Джон возвращается домой в пять, но в тот день у него лопнула покрышка, и он не успел спасти жену. Подозреваю, иногда это разновидность неумышленного убийства: мужу или какому-то другому постоянному спасателю наконец-то надоело подоспевать вовремя, как раз к угрызениям совести.

– Где Марвин? Как же он, наверно, переживает.

– Пошел позвонить.

Мне совершенно не хочется говорить ей, что он в буфете: ему полюбились сэндвичи “Рубен” от наших поваров.

В университетах сейчас сессия. Самоубийц порядком, некоторые – в основном ребята азиатского происхождения – достигают своего. А приз за самое дурацкое самоубийство недели я бы присудила Отису.

Жена Отиса, Лу Берта, ушла к другому. Отис выпил две упаковки соминекса, но сна у него – ни в одном глазу. Наоборот, раздухарился.

– Позовите Лу Берту, пусть приедет, пока еще не поздно!

Только и делает, что выкрикивает указания из-за двери травматологического кабинета:

– Мэри Брочар – так мамку мою зовут – 849–0917… А Лу Берту поищите в баре “Адам и Ева”.

Лу Берта только что направилась из “Адама и Евы” в “Шалимар”. В “Шалимаре” телефон долго был занят. Потом кто-то снял трубку. Стиви Уандер: сингл “Не волнуйся ни о чем” прозвучал с начала до конца.

– Милочка, расскажите мне все еще раз по порядку… Чем-чем он передознулся?

Я ответила.

– Тьфу. Идите скажите этому дармоеду чернозадому, этому павиану беззубому, что, если он хочет меня отсюда выманить, пусть ужрется чем покрепче да побольше.

Я пошла сказать ему… что ему сказать? Может: она рада, что он оклемался? А нашла я его в шестом кабинете, у телефона. Он уже натянул свои брюки, а больничный халат – белый в горошек – пока не снял. Оказалось, он нашел у себя в куртке полпинты “Королевских ворот”[67]. И теперь расселся вальяжно, ну прямо гендиректор.