— Явления восхитительной природы передаются, — продолжал Моджо, — вы не согласны? В нашу эпоху, как бы это сказать, неопределенности, оказываются бессмысленными все разговоры о коммуникации. Однообразные обстоятельства, разумеется, забываются, однако существенные биты информации, чреватые факты, люди с динамическими наклонностями — обо всем этом надо говорить, или, я не побоюсь такого слова, этому следует петь хвалу.

— Да, — сказал Гноссос, ничего не понимая, но заражаясь расползшимся по комнате беспокойством, — но лекция очень важная; мой сосед…

— Красота, дядя, — одобрил Хип, уронив взгляд на спящего Фицгора.

— Поскольку данные личности более авантюрны, нежели э-э, назовем их, крестьянский скот, их начинают расценивать, как, ха-ха, источники энергии. Более того — если они чаще совершают дальние поездки, функционируют в крупных урбанистических, гм, сообществах, таких как, ну, скажем, Лас-Вегас. Люди замечают, изъявляют желание включиться…

— Он сейчас опоздает, мой сосед, ему нельзя, время уже…

— Да, — продолжал Моджо, не обращая внимания, и все так же покручивая свой кнут, — непременно включиться. Начинают получать наслаждение от подобных маленьких радостей. В качестве некоторым образом примера — а именно пример мы пытались тут подобрать, — я, разумеется, мог бы сформулировать подробнее и убедительнее, если бы вас, судя по всему, так не подгоняла необходимость присутствовать на занятиях; как я уже сказал, в качестве некоторым образом примера рассмотрим, э-э, непосредственно вас. Да. Смогли бы вы, учитывая все вышесказанное, к примеру, не привлечь внимание Вернера Лингама в Сент-Луисе или Александра Вульва в Западной Венеции — двух высоких знатоков своего дела? Даже Джакомо, со своими изящными сицилийскими манерами, по-своему слышал о вас; и помимо тех маленьких поручений, которые вы исполняли для его, гм, предприятия. Так что, разумеется, зная, что мы с Хипом, сами узнав на прошлой неделе, что нам предстоит ехать в этом направлении и даже остановиться, если быть точным, на неделю дабы освоиться, наш общий друг Джакомо сказал — вы же знаете, как он всегда предпочитает быть в курсе дел своих бывших клиентов и работников, — он сказал: «Афиина, Афиина, канеш, у меня ж там кореш»…

(Хип хмыкает такой имитации и еле слышно бормочет:

— Во газует.)

— «Вы яго ищытя, ищытя мово Агноссоса, а я ему отпишу, он усе устроит ат-лично, ха-ха». А в частности я помню ваше имя из бесед с Ричардом Писси, еще одним нашим дорогим другом из Вегаса: он без устали рассказывал об одной очень высокой длинноногой девушке из Рэдклиффа, с которой вы были вместе, она еще любила гулять, ха-ха, босиком, вы понимаете, о чем я. И, конечно, Луи Матербол…

Пухлые пальцы вновь забегали вверх-вниз по животу, тяжелый столбик пепла на давно забытой сигарке клонился к полу. В бледном отраженном свете, пробившемся сквозь запечатанное окно, Гноссос вдруг заметил в углу рта Моджо струйку слюны — череду пузырящихся бусинок не толще игольного ушка, клейкую кривую в дюйм длиной. Блестящая нитка просуществовала долю секунды, пока ее не уничтожил кончик толстого розового языка. Глазки Моджо судорожно моргали.

— Босиком, видите ли, если вам понятно мое намерение, — продолжал толстяк, фиксируя взгляд на поляризованной пыли, зависшей в лучах света. — И эта негритянка в Норт-Биче, она еще все время носила белые шелковые чулки на ногах, которые, ха-ха, были черны, в некотором роде, и необычайно длинны. Почти шести футов ростом, нам сообщили, поскольку такова коммуникация, плюс мое знакомство с экстраординарным количеством людей, коих очень, очень много, и с большинством я встречаюсь после моих чтений. Хотя я всегда стараюсь проводить их в женских школах, этого не всегда легко добиться, и часто приходится брать то, что дают, разве не так? В зависимости от системы приоритетов, разновидности привычек, культивируемых человеком, определенного элемента дерзости, к которому, например, вы, Паппадопулис, очевидно, не стремитесь даже в вопросах вкуса, ха-ха, взять, к примеру, эту крошку в шелковых чулках, в туфлях на слишком высоком каблуке, даже если бы юбка ее не была, не была…

— Кожаной, — подсказал Хип: пальцами он словно выуживал из воздуха знаки препинания.

— Или данной разновидности замши, — добавил Моджо; значение этого слова вдруг заставило его умолкнуть, направило мысли в другую сторону, и он вдруг вспомнил о сигарке, стряхнул пепел на индейский ковер и затянулся, громко причмокнув.

Гноссос не сводил с него глаз.

— Еще один пример в этом смысле — ваш добрый друг Хеффаламп, если даже не трогать его чрезмерно замысловатое имя и кровь мулата. Эта девушка на столе в Дюке, эта заводила болельщиков, душа компании, кто бы она ни была, — и в сапогах.

— Он квартерон, — поправил Хип, цапая воздух.

— Несомненно. И еще — кто это был, Хип, на Cote d'Azur[11], у Пабло, он еще знал тут Гноссоса и всю его компанию?

— У Пабло? — подозрительно переспросил Гноссос.

— Ну да, у Пикассо.

— Будда? — Хип, неуверенно.

— Нет, нет, кто-то другой. На самом деле, не имеет значения.

Гноссос смотрел то на одного, то на другого, ладони вспотели, молоток забыт. Хип старательно кивал, левое веко периодически падало, волосы едва начали отрастать — серая тень колючего пуха. Моджо сказал:

— Свари нам кофе, Хип, — нет, нет, не нужно, мистер Паппадопулис, вам ни к чему беспокоиться, все в порядке, все замечательно, Хип варит прекрасный кофе, приятно выпить чашечку в постели, да и давненько вам не приходилось, пожалуй, с самого Лас-Вегаса, эта ха-ха босая длинноногая девушка, если я не ошибаюсь.

Наутро после атомной бомбы муза из Рэдклиффа варила ему в мотеле кофе.

— Вы уверены, что не хотите сигарку, «Робби Бернз», простите, в магазине кампуса других не нашлось. Вообще-то предпочитаю «Между делом», Аквавитус рекомендовал. Вам дрянь не нужна?

Ох-хо.

Вот оно. В пол-одиннадцатого утра. Тоже в портфеле? Пресвятая телка, посмотри, какой толстый. Неужели…

— Трава, — сказал Моджо. — Мексиканская темная. Очищенная, прекрасного качества, смею вас заверить. Конечности немеют. Некоторый процент гашиша, пропорция примерно два к семи, обратите внимание. Гашиш танжерский. Того же сорта, что добавляют в шоколадные батончики.

Гноссос осторожно развернул бумагу и взглянул на довольную физиономию Моджо: сморщенные губы нежно обжимают сигарку. Сперва принюхался, затем, опустив глаза, принялся изучать.

Определенно интересная дрянь.

— Моя собственная смесь, — сказал Освальд Моджо. — Мне ее готовит в Нэшвилле один знакомый музыкант — малый, который бренчал на электро-уде, зовет ее «Смесь 69», очень популярная штучка в определенных кругах, если вы понимаете, о чем я.

— Красота, а не кухня, дядя, — крикнул Хип, — хлам и виноградные листья. А где же кофе?