А кот, поместившись в тесном пространстве между коленями мальчишки и его теплым животом, вывернул от наслаждения голову черточками зажмуренных глаз кверху и стал похож на туго скрученное человеческое ухо, или на один из только что съеденных, таких же серых пельменей, или — если не смотреть, а слушать — на небольшой, трудолюбиво рокочущий трактор.

Собственно говоря, они были счастливы тогда.

Из-за Барсика Игорь и пошел в десант, чтобы научиться всем приемам, которые нужны одному против троих. Их там, за домом, как раз трое было, незнакомых пацанов, наверное, случайно зашли во двор покурить, а тут кот… Барсик, между прочим, как только вырвался и до того, как исчез на три дня отлеживаться в подвале, вцепился одному в шею сзади, но это Игорю почти не помогло. Два зуба у Игоря потом еще долго шатались и кровили, бок правый, куда арматурой попали, вспух черной полосой и болел сильно… Но постепенно все прошло, и он стал ходить на секцию, ездил на стадион Юных Пионеров через весь город, и с первым юношеским по вольной его в военкомате без разговоров приписали в ВДВ.

За неделю до отправки Барсик явился, как обычно, под вечер, крепкий и спокойный, осмотрел комнату. Все было нормально, только на полу стояли заготовленные маманей к проводам бутылки вина и белой. Кот обошел бутылки, дергая бледно-розовым плоским носом, сел и внимательно поглядел снизу в лицо Игоря. «Вот так, — сказал ему Игорь, — прощай, девчонка, пройдут дожди, понял?» Оказалось, что понял: пельмени, по обыкновению ему предложенные, есть не стал и даже зарыл формальным невнимательным движением, спать к Игорю не лег, а вместо этого залез под материну кровать в дальний угол. Наутро обнаружился там же, хотя всегда уходил в окно до рассвета… Так Игорь его и оставил, а когда к ночи вернулся после безрезультатной прощальной прогулки с быстро забывшей его впоследствии девушкой, мать сидела на кровати, опершись локтями на широко расставленные под халатом колени, и глядела вниз, на стоявшую между ее тапок почти допитую бутылку розового крепкого из сделанного к проводам запаса. «Подох кот, — сказала мать, — я со смены пришла, поглядела, а он там уже на боку лежит, скалится… Как раз мусорка приезжала, я успела кинуть».

Сама мать померла, когда Игорь еще присягу не принял, но отпуск ему дали, хотя не положено. С похоронами он управился за два дня и больше в родную комнату не возвращался — ни из Тулы, пока тянул срочную, ни из Рязани за все годы учебы, ни потом, из разных мест, куда его посылали для дальнейшего прохождения службы.

Жениться он не стал, потому что любви никакой не было, а просто ради семьи тоже не хотел — плодить нищих на офицерские тысячи. И только животные к нему всюду прибивались. В училище старая и наглая местная кошка признала его хозяином, бросив кормившего ее старшину столовой; в Смоленске принадлежавший всему офицерскому общежитию волнистый попугай, непрерывно бормочущий, словно приглушенное радио, но исключительно матом, только его вполне осмысленно называл по имени, стоило Игорю наклониться к клетке; даже в Афгане одно время бегала за ним сверхъестественно тощая белая собачонка; а под Ведено прижился в его палатке большой рыжий пес формой вроде овчарки, но вскоре налетел на растяжку, одни клочья лохматые остались… И каждый раз, расставаясь с очередным своим дружком, Игорь сильно переживал, крепко выпивал на прощанье и шел к «газону», БМД или вертушке, таясь, чтобы не встретить горестный взгляд покидаемого. Когда же разорвало висячей чеченской гранатой Рыжика, майор Капец взял автомат с подствольником и, не слушая никаких уговоров, пошел в очередную зачистку сам, и после этой зачистки были бы у него большие неприятности, поскольку человек он, как мы уже сказали, жестокий и к людям относится совершенно без сочувствия… Но тут десантуру кинули к Ачхой-Мартану, там ему продырявило легкое, и все кончилось дембелем по здоровью.

Каким-то чудом и как коренному москвичу выделили ему опять комнату и, надо же, опять на первом этаже, только уже на Усачевке. Сослуживец, прилично поднявшийся в охранном бизнесе, взял, несмотря на инвалидную группу, в свою фирму, посадил в торговом комплексе «Петров-сити» к видеонаблюдению. И стал Игорь Капец тридцати пяти лет тихо жить, пить иногда пиво и водку со своим приятелем из ментов Аркадием Нерушимовым, по праздникам приходить к Нерушимовым в гости, иногда кое-какие дела для Аркадия делать, которые частному охраннику больше подходят, чем кадровому менту, в остальное же время ждать чего-то, а чего — это не было известно ни ему самому, ни кому-либо другому.

Все мы чего-то ждем. Дни летят, как монета, пущенная шутником по эскалаторному поручню, и в чем смысл их? Да нету смысла, честное слово. И единственное, чего дождемся мы все без исключения, так это сердечной недостаточности, и привет. Если же кому повезет и в коротком земном промежутке существования свалится на него счастье, то, скорей всего, не заметит он этой своей удачи, примет ее за лишние хлопоты, отпихнет двумя руками и пустится дальше вниз, со звоном и все быстрее…

Господи, куда это нас занесло?! Обещали о любви, а сбились на что? На смерть, злобу, лютое одиночество, отчаяние неизбывное. Ничего нас не берет, никакой подъем экономики, все о своем плачем, а ведь сколько раз сказано — думай о хорошем, о хорошем, старый дурак!

Ладно, хватит действительно.

И без того тоска.

Вернемся лучше вместе с нашим знакомым в баню.

Там, надо сказать, уже гулянье идет по полной программе. Модельное агентство все вверх ногами стоит и шампанским облито. Некоторые мужчины, тот же N, к примеру, прямо на мраморном полу пытаются осуществить случайную половую связь. Другие — как, допустим, Тимофей Болконский, деятель актуального искусства — мучаются сильной рвотой. Третьи — да хотя бы депутата Трофимера взять или начальника райотдела Нерушимова — просто спят в креслах, знобясь и бессмысленно укрываясь влажной простыней. И так далее.

Среди этого безобразия Игорь, будучи почти трезвым и профессионально подготовленным к осторожным действиям, быстро и незаметно проходит к своей одежде и одевается, действуя при этом одной правой рукой, а левую держа сжатой в крупный, но бережный кулак, и снова выходит из неприличного помещения, направляясь к своей сильно потертой «пятерке», затесавшейся среди достойных места машин, и вот уже гонит по пустому и блестящему от неожиданного ночного дождя шоссе, и капли ползут, вопреки силе тяжести, вверх по лобовому стеклу, и еле заметно выпирает левый нагрудный карман мужской рубахи, и слабые лапки тихо скребут сквозь ткань мужскую грудь там, где сердце.

Сначала он ее в банке держал и кормил пшеном. Но уже на второй день съездил, сменившись, в зоомагазин, купил настоящий террариум за приличные деньги и особую фирменную еду в пакетах, привез все это к вечеру, посадил ее, покормил с рук — вроде бы понравилось ей… А душа все равно была не на месте, ему казалось, что ей там неудобно, и, засыпая, он решил завтра снова съездить в тот центральный зоомагазин и посоветоваться со специалистами.

Проснулся он среди ночи от того, что кто-то тихо, но отчетливо произнес его имя. Сон у него был чуткий, однако реагировал во сне на шум он выборочно, как и положено хорошо повоевавшему человеку: мог спать под свой «Град», но проснуться от чужого шороха за палаточным брезентом. Почему он проснулся на этот раз, непонятно, никакой угрозы в голосе, окликнувшем его, не было, голос звучал приятно, даже ласково, принадлежал же не мужчине, но и не женщине, скорее ребенку лет десяти.