Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А и не попадется — беды нет. Так приятно в старых книгах порыться, полистать тома, прелесть коих уже только в том, что свет они увидали при Петре Алексеевиче или при Екатерине Великой. Меня это приводит в приятное волнение — этот том держал в руках человек, живший двести или триста лет назад. А может, к нему прикасался Брюс или сам Пушкин. Чудо, да и только!
Надев шинель, Соколов пешком — ради моциона — отправился любимым маршрутом от Красных ворот на Манежную площадь.
Если бы он знал, чем окончится эта безобидная прогулка!
Каждый имеет ту судьбу, к которой стремится.
В тот день гений сыска — любитель опасностей и острых ощущений — сполна испытал правоту этой истины.
Впрочем, началось все удачно. На Моховой, 26 Соколов заглянул в неприметную снаружи лавочку. Зато внутри было настоящее пиршество духа: кожаные корешки старинных фолиантов глядели со всех сторон.
Иван Фадеев, бросив покупателей, заспешил навстречу Соколову, ласково улыбнулся, с места в карьер начал:
— Для вас, Аполлинарий Николаевич, нарочно кое-что держу. Глядите, это два указа, собственноручно подписанные Петром Великим.
Соколов принял большого формата лист, писанный наверняка под диктовку государя указ:
«Генваря 27 дня 1723 года Его Императорское Величество, будучи в городке, что на реке Яузе, указал именным своим указом, чтоб запретить во всем государстве из сосновых, годных для строительства лесов, которые в отрубе от корени до 12 вершков, выдолбленных гробов не делать, а делать хотя и сосновые, но только из досок сшивные, а долбленые и выделанные делать гробы из еловых, березовых и ольховых лесов… Петр».
Сыщик произнес:
— Иван Михайлович, вещица сия редкая, я ее приобрету.
Фадеев отозвался:
— Ваше сиятельство, а вот еще один указ весьма любопытный, с собственноручной подписью государя и к тому же прекрасной сохранности…
Соколов прочитал:
«О НЕДЕЛАНИИ ДУБОВЫХ ГРОБОВ
Его Императорское Величество указал: хотя дерево луб к непотребным и ненужным делам рубить весьма запрещено, однако ж и за таким презрением еще делают гробы дубовые. Того ради из Синода во все епархии послать подтвердительные указы, дабы священники нигде никого в дубовых гробах не погребали. Петр. Декабря 2 дня 1723».
— Любопытно, это тоже возьму!
Фадеев продолжал:
— А уж мимо этой редкостной штучки в марокеновом переплете, тисненной на рисовой китайской бумаге, вы, Аполлинарий Николаевич, никак не пройдете.
— Этот экслибрис цветной печати с розовыми цветочками мне знаком. Книжица из библиотеки убиенного злодеями во втором году министра внутренних дел Дмитрия Сергеевича Сипягина. Мой отец в самых дружеских отношениях был с этим замечательным человеком.
Фадеев закивал крупной головой:
— Да, простой, душевный, и книжник был превосходный, царствие ему небесное! Большой любитель редкостей. Когда в Москве оказывался, всегда ко мне захаживал.
Сыщик отозвался:
— За то и убили, что был хорошим. Негодяи-революционеры лучших выбирают, чтобы Россию больнее ранить.
Он открыл титульный лист, прочитал: «Находка в склепе, или Похождения преступного негодяя». Вышла в Петербурге в 1771 году.
Фадеев убеждал:
— Не обессудьте, ваше сиятельство, такая превосходительная вещица, что дешевле тридцати рублей отдать просто нет возможности, право! Единственно известный экземпляр.
Соколов весело посмотрел на Фадеева:
— Мимо такой красавицы равнодушным не пройду. — Подумалось: «Господи, что-то нынче везет на погребальную тему». — А вон толстенный том, что это?
…Пробыв в лавке почти час, купив два объемистых и неподъемных тюка старинных книг и бумаг, Соколов отправил их с посыльным домой.
Сыщик пошел наискосок через площадь. Вдруг из проезжавших мимо саней раздался голос:
— Аполлинарий Николаевич!
В саженях десяти от него остановились сани.
Из саней проворно выскочил знаменитый Кошко. Перелезая через сугробы, которые дворники не успели вывезти, начальник сыскной полиции торопился к Соколову.
— Радостная встреча, Аполлинарий Николаевич! — Кошко, забыв былые неудовольствия, долго тряс ручищу сыщика. — А мы как раз решили отобедать в трактире Егорова. Надеюсь, не откажешься? Садись, место в санях нагретое.
Соколов на мгновение задумался. Он не любил менять намеченные планы. Да и на сердце шевельнулось предчувствие недоброго. Однако не хотелось огорчать товарищей по старой службе.
Соколов согласно кивнул:
— К Егорову? Давно не был у него. Поехали! Дорога близкая…
Сыщики расположились в санях. Извозчик дернул вожжи:
— Пошли, ленивые! Родимец вас прошиби!
Лошади рванули с места. Полозья весело завизжали по наезженной с утра дороге.
— Как я рад тебя видеть! — Кошко ласково глядел на Соколова. — Вся Москва судачит о твоем, Аполлинарий Николаевич, подвиге…
— Это о каком? — Соколов состроил непонимающее лицо.
— Ну, как ты в клетке сжег террористов! Молодец, я лаже пил за твое здоровье.
Соколов отмахнулся:
— Разве это подвиг? Служба — и не больше. Если бы не я, так они меня сожгли, а мне почему-то этого не хочется.
— Помнишь, когда-то приказ вышел: проверять все случаи самоубийства? Сейчас гульнем у Егорова, там мои помощники дожидаются. Пусть пообедают, а уж потом покатят на Солянку. Вовремя покормить сыщика — все равно что сироте слезу утереть — дело святое. А труп подождет, на танцы не опоздает. Обычно нам достаются преступления какие? Самые страшные — убийства, грабежи. А нынешний случай — так, пшик…
— Стало быть, к Егорову в трактир захаживаете?
— Да, почитай, каждый день.
Соколов вздохнул:
— А я за новой службой в охранке совсем дорогу к нему забыл.
Извозчик лихо натянул вожжи, и Кошко едва не вылетел на мостовую. Соколов хлопнул ручищей по загривку извозчика:
— Давно ли я на этом же месте сделал за подобные фортели твоему приятелю Антону выволочку, головой в сугроб засунул? Забыл, что начальство везешь? Другой раз швырну в Москву-реку, запомни.
— Виноват, Аполлинарий Николаевич! — И вновь погнал как полоумный.
Соколов усмехнулся: «Какой же русский не любит быстрой езды?»
Нам уже доводилось описывать знаменитый трактир Егорова в Охотном ряду. Теперь лишь скажем: наверху, в двух небольших чистеньких зальцах, было, как всегда, тихо, чисто, благопристойно.