Если бы Фанни вышла за меня, а не за Николсона, она бы не отравилась испорченной рыбой. Она до сих пор была бы жива. Я бы кормил ее лучшими кусочками, сам пробовал бы каждую ложку. Она переехала бы ко мне, за город, и возродила бы этот старый дом к жизни. Ее пестрые наряды, ее песни и смех изгнали бы невзгоды изо всех углов до последнего, Я и сейчас вижу, как в развевающихся платьях она летает из одной комнаты в другую, открывает ставни и впускает солнечный свет. Срывает чехлы с диванов и кресел, велит, чтобы растворили пошире окна. Свежий воздух врывается снаружи, к каждая комната в доме становится ярче от ее хорошего настроения.

Сейчас у нас были бы взрослые дети. Скорее всего и внуки тоже. Я учил бы их свистеть и позволял бы лазать по мне, как по дереву. Если бы она любил меня, я был бы сильнее, и огонь во мне теперь не угасал бы. Но детей нет, и внуков тоже. Есть лишь чехлы на диванах. Я живу всего в трех или четырех комнатах, а остальные пусты и безжизненны, и, когда служанка приходит открыть окно, я ползу прочь, словно краб.

Несомненно, следует считать большой удачей, что мне прислуживают такие замечательные работники. Воистину следует. Когда светит солнце, я могу за минуту получить оседланную лошадь и провести целый день, гарцуя по всему поместью. Если бы я захотел, я мог бы проводить свое бесполезное время тысячей разных способов. Но для каждой счастливой минуты заготовлена ложка дегтя, ибо я знаю, что вспоминать ее я буду один.

Именно мужчинам предстоит в будущем изучить самые дальние уголки мира, придумать величайшие философские системы. Но что касается настоящего созидания, тут мужчины бесполезны. Мы не способны к этому, у нас просто нет необходимых механизмов. Все, что мы можем, — это стоять рядом и восхищаться; и, возможно, предложить руку помощи. Ибо в действительности есть лишь одна группа настоящих творцов, и мужчины в нее не входят. В лучшем случае, мужчины — повивальные бабки этого мира.

Весь день я провел в оцепенении, как собака, позабывшая, где она закопала кость. Я был так взволнован и настолько не в ладах с собой, что просто вынужден был встать и пройтись.

Я заметил, что когда беспокоюсь, то склонен отправляться на поиски прошлого. Полагаю, эта территория — более надежная и безопасная — знакома мне куда лучше. Наверное, потому я оказался у маленькой лесенки, ведущей на чердак. Дверь была крепко заперта, и мне пришлось Вызвать снизу помощь. Лишь когда по лестнице, пыхтя, поднялся, наконец, Клемент со своей огромной связкой ключей, я смог попасть внутрь.

Мальчишкой я представлял себе небеса чем-то вроде чердака — думаю, по той единственной причине, что он был на самом верху дома и полон заброшенных вещей. Я полагал, что, когда человек умирает и становится ненужным, его относят наверх, на чердак мира.

Но если мне не изменяет память, предыдущие вылазки я совершал в теплое и даже сырое место, тогда как сегодня ужасно холодно. Я видел перед собой пар своего дыхания, и, чтобы осветить комнаты, понадобилась лампа. Клемент очень хотел остаться со мной, опасаясь, что я устрою пожар, но я был так подавлен, что даже его благотворная компания была для меня невыносима, и я прогнал его вниз.

Провел там около часа, рылся в сундуках и чемоданах — куча хлама, разумеется. Мусор пяти поколений лежал отмелями на голом полу, по затхлому островку на каждое. Сложенная одежда — древняя и провонявшая нафталином. Модная когда-то мебель. Побрякушки, вешалки, картины в рамах, осколки и обломки, чью принадлежность я не смог установить. Затем, коробки разваливающихся бумаг, одна на другой — некоторые прогнили насквозь; постепенно мои пальцы так онемели, что я был не в состоянии продолжать раскопки и с радостью вернулся в цивилизованный мир.

Если, сам того не ведая, я искал утерянное сокровище, я его точно не нашел. Единственный мой трофей — это заводная обезьянка (изначально купленная, кажется, в магазине игрушек «Хамли» на Риджент-стрит бог весть когда), которая теперь восседает на моем бюро. Не столько игрушка, сколько украшение каминной полки, но ребенку, уверен, она бы все равно понравилась. В спине у нее торчит заводной ключ. Обезьянка кивает головой и снимает свой маленький цилиндр. Грандиозное зрелище. Но сидя на чердаке, она здорово обтрепалась, а ее колесики и зубчики все покрылись пылью. Только что, снимая передо мной шляпу, она остановилась, будто ее что-то отвлекло. Вот и все, чем я могу похвастаться сегодня... заводная обезьянка, чьи мысли, как и мои собственные, блуждают где-то далеко.

1 декабря

Проснулся с криком «Сведения!», до смерти перепугав беднягу Клемента. Он в это время стоял рядом с кроватью и чуть было не выронил поднос.

Шея моя до невозможности одеревенела. Никогда такого не было. Как будто между моим черепом и ключицами вбили шестидюймовые гвозди. Клементу пришлось отнести меня на руках и погрузить в одну из своих особых ванн. Ночью был страшный холод, но у меня нет ни малейшего сомнения, что внутри меня поработал злобный кулачок. Это он запустил в меня свои ногти.

Мало-помалу жар от воды проник в меня, и я начал оттаивать. Я попробовал слегка покивать головой взад-вперед, затем медленно покачать из стороны в сторону, пока, наконец, она не задвигалась чуть ли не отдельно от плеч. Но и тогда любое отклонение от этих двух осей вызывало почти ослепляющую боль, которую сопровождал безобразнейший шум, как будто множество мелких камешков терлись друг об друга.

— Мое тело воюет с самим собой! — объявил я, лежа в ванне. — Это гражданская война, вот что!

Я пытался быть спокойным, пытался быть стойким, пытался даже подружиться с этой трусливой болью. Я прошел через всю безумную гамму эмоций, пока она совершала увеселительную поездку по моему хлипкому остову. Но этим утром я был попросту взбешен. С меня было довольно, и я решил покончить с ней. Скрючившись в дымящейся ванне, я поклялся обнаружить и пригвоздить ее. Поклялся раскроить ее злосчастный череп.

Завтракал в спальне. Помидоры с грибами и молотым перцем. Сопровождающий их ломтик бекона в мелком озерке жира не вызвал во мне ни малейшего аппетита, но, отличаясь находчивостью, я расстегнул ворот рубашки и приложил бекон к шее. Жир еще не остыл, и, втирая его в больное место, я добился некоторого облегчения.

Покончив с завтраком, я принялся искать бумагу — где вся бумага в этом доме? — и, обнаружив, наконец, блокнот, записал для себя план, держа остывающий бекон свободной рукой.

Сперва я написал заголовок:

Сведения.

который я расширил до:

Требуются сведения.

а под ним составил короткий список:

Рисунки;

Фотографии;

Карты;

Любые печатные труды касательно тел, особенно шей.

Вызвал снизу миссис Пледжер, Клемента и мистера Гримшоу и объявил:

— Требуются сведения.

— Какие сведения, Ваша Светлость? — сказала миссис Пледжер.

— Сведения о теле, — сообщил я ей. — Сведения о шейных позвонках.