Вот «зала», в которой когда-то обитала Мира Марковна. В идеальном состоянии. Добротно выкрашенный до блеска пол отражает аккуратные голубые обои и несколько забытых репродукций на стенах. Без ремонта Миру Марковну не пускали воссоединиться с семьей. Комнату принимала комиссия из ЖЭКа. А потом ее никому не дали, и она досталась Роману и нам вместе с фикусом и китайской розой, которые Мира Марковна не смогла утащить с собой за бугор.

Так все соседи понемногу и разъезжались — кто на Оболонь, кто за океан, кто еще дальше, то есть на кладбище. А дом стоял и служил нам прибежищем ото всех наших невзгод. Здесь мы отмечали все праздники — и религиозные, и пролетарские, и свои личные. Здесь каждый из нас мог перекантоваться, если возникала нужда переосмыслить свои отношения с домашними. Здесь останавливались наши друзья из других городов — конечно, только те из них, кто был достоин стать временным членом нашего «клуба». Несколько лет назад пижон Рижанский привел к Роману даже профессоров из Канады. Это были настоящие иностранцы, которые ни слова не знали по-неиностранному.

— We teach how to teach, — обозначили они свою роль на этом свете.

С тех пор Вася — Сократ повторял это «ви тич хау ту тич» к месту и без, а вернее, всегда не к месту.

К тому времени, когда граждане Канады переночевали в голубой гостиной Миры Марковны, в доме, кроме Романа, уже никто не жил. Особняк стоял забытый Богом, а главное, архитектурным управлением, или кто там еще вершит судьбами городских зданий? Пивень и Фещенко долбали Рижанского за то, что он привел иностранцев в забытый дом, и это-де не могло остаться не замеченным соответствующими органами.

— Ну что вы прицепились? Это же не сталинские времена, — отбивался Рижанский. — Никто вас не посадит.

— Нас не посадят, но дом возьмут на заметку и снесут. Роману дадут однокомнатную в губернии.

Но тогда этого, к счастью, не произошло. Канадцы благополучно уехали, а дом выстоял, и мы поверили в его бессмертие.

Настенные часы гулко пробили пять. Традиционные пять пополудни. И сразу раздался звонок в дверь. Как всегда, первым пришел Пивень с гитарой. Роман открыл ему и, как всегда, сказал:

— Не закрывай. За тобой будут люди идти.

Пивень протянул Роману «Топологию» Курнатовского. Традицию дарить Роману умные книжки основала Милочка, когда прилюдно преподнесла нашему Роману свой автореферат по колоидной химии.

— Ну матюги! Ну матюги!.. И ты в этом на самом деле что-то сечешь? — наперебой бросились все расспрашивать тогда нашего первого кандидата наук.

И сейчас Роман растерянно перелистывал страницы с непонятными, но, наверное, очень умными буквами и значками, а Пивень уселся в кресло, задрав правую ногу на подлокотник, и начал перебирать струны своего инструмента.

— Ой, не мучь меня! Не рань мне душу! — это в недавнюю тишину обреченного дома громко вломилась Лялька. — Романчик, это тебе, чтоб ты всегда был такой же красивый и высокий. — Лялька прижалась к впалой груди Романа, тот, как всегда, смутился, а потом она подарила ему «Проблемы насилия в постиндустриальном обществе и кризис ревизионистской идеологии». — Вот, почитаешь на досуге.

С сумкой провизии Лялька направилась в кухню и, как всегда, крикнула оттуда: «Ну, Романчик, ты молодец!», увидев батарею водочных бутылок, а Пивень, не обращая внимания на просьбу Ляльки не рвать душу, начал наигрывать нашу отрядную, или, как бы это сказать, просто «нашу»:

Сей старый дом в саду возле обрыва,

Где все мы собираемся гурьбой,

Там в наших душах происходит диво,

Ведь каждый там становится собой.

Но подоспели злые перемены,

Услышь, земля, отчаянный наш крик,

И двор, и сад, и лестницу, и стены

Нахально забирает шнапс-фабрик.

Все в мире превращается в руины,

Но этот дом стоит еще пока.

Объедешь всю столицу Украины —

Прекраснее не сыщешь уголка.

Да вот она какова, жизнь! И Пивень дописал новые строчки к нашей песне:

Но подоспели злые перемены,

Услышь, земля, отчаянный наш крик,

И двор, и сад, и лестницу, и стены

Нахально забирает шнапс-фабрик.

— Все, распалась компания. Больше нас не будет, — предрек неслышно вошедший Фешенко.

— Не будь таким пессимистом, Феся.

— Я не песимист, а реалист.

— Ты соленые огурцы принес, реалист?

— Принес. — Фещенко протянул Ляльке трехлитровую банку, а Роману вручил пакет Фещенко единственный из нас не придерживался традиции и дарил Роману носки или сорочки вместо умных книг. — Держи, Роман, это спортивные штаны. Пригодятся в новой квартире. Впереди зима.

Роман опять, как всегда, растерянно улыбнулся.

— Приветствую всех, кто пришел раньше. А жизнь в очередной раз доказывает абсурдность своей возможной реализации. — Это Борисенко пришел с банкой сайры и полкило твердого сыра, а также с чешско-венгерским словарем для Романа. — Абсурдны наши встречи, абсурдна дружба, абсурдна… — Борисенко глубоко вздохнул, — любовь. Абсурдны воспоминания юности… — Борисенко любил слушать себя и говорил бы бесконечно, если б не Фещенко, который всегда был в опозиции к любым заявлениям Борисенка.

— И где ты теперь будешь упражняться в своих философствованиях? Все польется на голову твоей несчастной семье?

Борисенко начертал рукой в воздухе лемнискату Бернулли:

— На чем зиждется твоя позиция квалифицировать мою семью как несчастную? Этот твой первобытно-общинный подход, основанный на культе отца и деда, может быть признан как…

Дискуссия Фещенка и Борисенка могла длиться сколь угодно долго. До появления бульдозеристов. Если б не Лялька, у которой была феноменальная способность всех расставлять по своим местам.

— Борюся, иди порежь сыр. А ты, Феся, открой консервы. А ты, Пивник, вставай чистить картошку. Еще напоешься сегодня.

Пришел Рижанский. Дверь была незаперта, но он все равно вызвонил начало пятой симфонии Бетховена, чтобы всем стало ясно — это он пришел!

— Парижанский! — Лялька бросилась ему на шею. Рижанский был роковым красавцем. Седина сделала еще более живописными его кудри.

— Подожди, Ляля, я поприветствую Романа. — Рижанский пожал Роману руку. — Пусть там будет лучше, чем здесь, — и протянул помпезный альбом «Перестили и балюстрады в советской архитектуре».

Пожелание прозвучало фальшиво. Там не может быть лучше, чем здесь. Нигде не может быть лучше. Все почувствовали эту фальшь, но пока делают вид, будто ничего не происходит.

— Так… Роман, скатерть ты уже расстелил… Феся, неси закуски… Борюся, расставляй тарелки.

— А как насчет лакун?

— Ла… что?

— Это он о тех, что еще не пришли, — объяснил Фещенко.