не сказала, куда едешь. Прислала мне какое-то загадочное сообщение. И телефон выключен!

– Ты сама все время говоришь мне выключать телефон. Цифровая разгрузка.

– Не в такой ситуации! Мы с папой от тревоги чуть на стенку не полезли.

– Прости. – Она морщится, осознав, какие проблемы нам устроила.

Я хватаю Энни за плечи и всматриваюсь в ее лицо, ища признаки душевных мук. Но она так и пышет гормонами и молодостью – и веселой беззаботностью, которая совсем не сочетается с серьезностью ее положения.

– С тобой все в порядке?

Ее глаза блестят, отражая море.

– Все хорошо.

Нет, не хорошо, думаю я, ты, чтоб тебя, беременна.

– Ладно, пойдем в дом.

– Мам, я решила оставить ребенка, – выпаливает она.

Я очень медленно оборачиваюсь.

– Что?!

Она накрывает ладонью плоский живот.

– Я не стану от него избавляться.

– Но… Но… – Мир накреняется, меняет ось, как будто кто-то взял его в руки и положил обратно, но на другой бок. – Тебе не обязательно прямо сейчас решать.

– Я уже решила.

– Что? Но… – Мой голос дрожит. Я с трудом узнаю девочку, стоящую передо мной. Она все больше кажется мне не моей, а своей собственной. Опасаясь загнать ее в угол, я как можно осторожнее подбираю слова. – Ты в расстроенных чувствах из-за бабушки. Когда смерть подходит так близко, нас невольно влечет к новому началу… К новой жизни.

Она качает головой.

– В твоем возрасте вполне естественно хотеть ребенка, пусть и подсознательно, – продолжаю лепетать я. – Это гормоны. Природа делает все для сохранения вида. Это… Это такая биологическая уловка.

Она густо краснеет, словно вот-вот расплачется, и отводит взгляд, закусив губу.

– Я так и знала, что ты запаникуешь.

– Я не паникую. – Паникую. – Энни, прошу тебя…

– Я не планировала беременеть, понимаешь? Это настоящая катастрофа. Но она уже случилась. И мне невыносимо даже думать о… Дело не в моральных принципах, мам. Просто этот ребенок для меня уже существует. Я… я сама не ожидала, что так будет. – Энни тяжело выдыхает, как будто устала объяснять. – Слушай, может, прогуляемся по пляжу? Я бы лучше там поговорила. Так странно находиться в бабушкином доме в ее отсутствие.

Лучи предзакатного солнца глазурью ложатся на твердые, ребристые песчаные гребни. Мы разуваемся и несем обувь в руках. Если бы наша семейная жизнь не превратилась в такой спутанный колтун, это была бы настоящая идиллия: мама и дочь проводят время вместе. И от этого на душе еще тяжелее. Я слушаю Энни, и мои глаза наполняются слезами.

– Я все погуглила, – заявляет она с серьезным видом, взбодрившись от морского воздуха. – В Кембридже теперь есть ясли для детей студентов, стипендии для молодых мам и все такое. Я не первая, правда. Я смогу сделать все, что собиралась. Просто по-другому. И на год позже.

Сделать все, что собиралась? От этой смеси наивности с мужеством мне хочется плакать. Моя маленькая девочка. Жизнь ее еще не потрепала.

– Энни, тебе восемнадцать лет.

– Почти девятнадцать.

– У тебя вся жизнь впереди. Я… я даже слов подобрать не могу, чтобы объяснить тебе, какое это большое дело. Материнство. Просто огромное. Оно ограничит твой выбор, твою свободу. И главное… Назад дороги не будет. – Я не осмеливаюсь рассказать ей о той минуте, когда она только родилась и ее, блестящую, едва вышедшую из утробы, положили мне на живот, и она посмотрела мне в глаза, будто говоря: «Так вот ты какая». И как это мгновение было – и до сих пор остается – самым важным моментом в моей жизни. – Никто не знает, каково это, пока оно не случится. Тебе только кажется, что ты знаешь, а потом тебя будто раскатывает по рельсам товарняк.

– Ну спасибо.

– О, Энни, я счастлива быть твоей матерью. Твое рождение в корне изменило мою жизнь. Я… – Я возмутительным образом начинаю плакать, как будто пытаюсь перетянуть внимание на себя.

Здесь столько всего смешалось. Слишком много чувств, которые я толком не могу облечь в слова, тлеют в глубине этого разговора. И я заслуживаю осуждения. Я виновата. Если бы мне не взбрело в голову уйти от Стива прямо сейчас, Энни не сбежала бы сюда на лето и не познакомилась бы с голубоглазым Эллиотом.

– Все образуется, мам.

Ее слова меня добивают.

– Это я должна тебя успокаивать.

– Но ты не можешь, так ведь? – вскидывается она.

Я чую ее тщательно сдерживаемый гнев, приглушенный и вязкий, как чернеющие комья водорослей на берегу. Накатывает приливная волна, и мы отскакиваем подальше от воды.

– Я не стану притворяться, что тебе будет легко, Энни, – повышаю голос я, перекрикивая шум моря. – Я не стану тебе врать.

Она фыркает. Ее джинсы намокли. На длинных рыжих ресницах блестят капли морской воды.

– Энни…

– Значит, ты беспокоишься не о том, что подумают твои друзья?

– Нет! – Хотя теперь, когда она об этом заговорила, я осознаю, что вряд ли стану писать об этом в соц сетях на правах самодовольной будущей бабушки.

И не ждет меня никакая свобода в среднем возрасте. Интересно, кому Энни успела рассказать. Может, весть об этом уже разнеслась по всем знакомым и мамаши принялись остервенело забрасывать друг друга сообщениями, испуганно обмениваясь неискренними выражениями сочувствия и собираясь немедленно отвести дочерей к врачу для установки гормонального имплантанта. В среде родителей давно существует этот невысказанный страх, что беременность – заодно с суицидом и расстройствами пищевого поведения – заразна. Наши умненькие золотые девочки должны изменить мир, а не менять подгузники.

– Ты всегда говорила мне прислушиваться к собственной интуиции и не обращать внимания на то, что говорят другие.

Я тут же жалею о своих словах.

– Бабушка бы поняла. – Ее голос надламывается.

Что бы сделала мама? Наверное, приняла все как есть. Поселилась бы с Энни, если бы та попросила, предложила бы свои услуги в роли прабабушки и няни в одном флаконе. Больше всего на свете мама любит малышей.

Волна с шипением отползает.

– И какое место во всей этой истории ты отводишь Эллиоту? – осторожно спрашиваю я.

Энни смотрит в темнеющую морскую даль, скрестив руки на груди. Ее волосы развеваются.

– Подальше от меня.

Может, пытаясь доказать, что со мной все в порядке, я создала для нее слишком радужное представление об одинокой жизни.

– Энни, люди же не острова в открытом море.

– Мое тело – мое дело.

– Это уж точно.

– Его мать сказала мне по телефону, что Эллиот уже встречается с другой. – Она отворачивается, сдерживая слезы. – Я не питаю иллюзий.

– Ну, тем не менее, он все же приезжал сегодня чуть раньше. Хотел