Таль ехал на последнем рейсовом автобусе и мечтал. У него ведь даже телефона теперь нет, он уже сто лет не слышал своих. Как они там? Вот завтра заплатят, и сразу себе телефон купит. Самый дешевенький, ему ведь только звонить. А Янке он купит… да что он может ей купить? У нее все есть. Она сама их подкармливает, будто он дурак и не видит! Настроение у Таля испортилось.

«А вот теперь посмотрим! Я ей так и скажу: не смей нас кормить, я сам заработал! И куплю ей… браслет из сердолика, например. Тот самый». Тогда у него не было денег, а теперь будут! У него, у Таля, будут деньги! И первым делом он Янку в Коктебель повезет. И к тому лотку подведет. И скажет так небрежно: выбирай…

Таль добрался до заказника, когда совсем уже стемнело. Хозяин точно сказал, в каком месте поджигать. Деревья стояли здесь – великаны. Таль не очень в них разбирался. Ну, знал, что вот это – сосна, а вот это – высокий можжевельник. «Высокий» – потому что выглядит как дерево, а не стелется по земле, как на яйлах. Так, ладно, все, лучше не думать. Ну, сгорят они сейчас, да. Это же просто деревья, вырастут новые. Еще и денег заказнику выделят на восстановление. Наоборот, польза. Потому что все в природе должно обновляться. А этим деревьям уже лет сто, наверное, а то и триста. «Триста лет оно росло, а тут пришел такой я… и все, нету». Таль чиркнул спичкой.

Убежал он сразу, не оглядываясь. За спиной вырастала стена пожара.

Янка подхватила тазик с пеленками и вышла во двор, чтобы их развесить, когда в жестяную дощечку, прибитую к калитке, постучал какой-то незнакомый дед. Он был смуглый, сморщенный и показался Янке смутно знакомым. Тетя Нияра, которая шла за Янкой следом и несла Пашуню на руках, ахнула и залепетала что-то по-татарски. Незнакомый дед отворил калитку и вошел.

– Здравствуй, дочка, – сказал он, и Янка чуть не выронила тазик.

Тетя Нияра опустила глаза, сказала тихо:

– Здравствуйте, папа.

– Узнал про твою беду.

Тетя Нияра молчала. Дед посмотрел на Янку, потом подошел к скамеечке, присел на нее, вздохнул. Тетя Нияра продолжала стоять посреди двора, как изваяние, не обращая внимания на Пашуню, который теребил ее сережку в ухе и гулил. Из летней кухни выбежала с пустым ведром Анюта, а за ней Маруська.

– Ма-ам, я за во… – и она умолкла, затормозив около матери, а Маруська врезалась в нее.

«Немая сцена», – усмехнулась Янка и стала развешивать белье. Она встряхивала его, и только хлопки и были слышны.

– Эти, вижу, твои, – кивнул дед на девочек, а потом показал на Янку. – А это кто ж? Ни на тебя, ни на Павла не похожая.

– Это Яночка, Талева подружка… – тетя Нияра сбилась, сказала почти шепотом: – Невеста.

Янка поперхнулась, но перехватила отчаянный взгляд Анюты и решила молчать.

– Молода для невесты-то…

Опять повисло молчание. Потом дед сказал:

– Ну, что же вы, внученьки? Идите, обнимите дедушку.

Анюта с Маруськой робко подошли. Дед поцеловал каждую в лоб. Тетя Нияра передала Анюте Пашуню, и та поднесла его деду.

– Хороший, – только и сказал дед. Потом он посмотрел на тетю Нияру, которая все еще не смела поднять глаза, и продолжил: – Ты крепко обидела меня, дочка. Но я тебя прощаю.

«Прощаю! – чуть не закричала Янка. – Столько лет! Ни разу не помог, не приехал, даже внуков не посмотрел! Даже не знал, как они жили! А теперь – „прощаю“?» Но тетя Нияра совсем по-детски всхлипнула и бросилась к отцу. Она упала перед ним, обхватила руками его ноги, уткнувшись в его колени, и плакала долго и безутешно.

– Ну наконец-то, – буркнула Анюта, знаком показала Янке: «Пойдем», и они ушли в дом.

– Что «наконец-то»? – накинулась Янка на Анюту. – Прощает! А где он…

– Да нет, – отмахнулась Анюта. – Наконец-то мама заплакала. Она ведь, с тех пор как папа… – и замолчала, потому что Маруська стояла рядом и не сводила с Анюты преданных глаз. – Она ни слезинки не проронила. Мне даже врач сказал, что это очень плохо, может сердце не выдержать.

Их окликнули со двора. Дед открыл машину и заставил Янку с Анютой таскать во двор мешки с крупой, мукой, сахаром и картошкой. Еще он привез трех куриц и петуха, чему тетя Нияра больше всего обрадовалась. Она отдала Пашуню деду, а сама поставила чайник, собрала на стол. Слезы всё лились у нее по щекам, но Янка теперь понимала, что это просто горе выходит из нее так, что это к лучшему. Дед рассказывал ей, как и что у них в Симферополе, кто на ком женился, кто у кого родился, мешая русские слова с татарскими. Янке эти имена ни о чем не говорили, но было понятно, что родни у тети Нияры много.

– Ты, дочка, смотри, я тебя неволить не буду, а все же лучше вам к нам перебраться.

Анюта вздрогнула и чуть не разбила блюдце.

«Только не это! – сказали Янке ее глаза. – Я не поеду ни за что!»

Но тетя Нияра ответила все так же робко:

– Спасибо, папа. Я должна посоветоваться с Талем. Он у нас теперь в семье старший, как скажет, так и будет.

Янка увидела, что Анюта с облегчением выдохнула. В брате она была уверена.

– Хорошо. Но знай, что тебе всегда там рады.

«Ага, после стольких лет!» – вспыхнула Янка. Но она понимала, что лучше молчать и, как тетя Нияра, не поднимать на сурового деда глаз.

Была пятница, и, возвращаясь от Конопко домой, Янка заранее с тоской думала, что ее дед опять сидит и пьет. И дома напряженная тишина. Только бабушка привычно ругает деда, но шепотом, чтобы не слышали постояльцы, занимающие весь первый этаж скворечника. А дед все бормочет свои истории, которые никто не слушает. Иногда Янке становилось жалко деда, особенно когда по его морщинистой щеке начинала медленно скатываться мутная слеза. Она повисала на подбородке, долго там держалась, прежде чем упасть на клеенку стола. Янке казалось, что ни бабушка, ни мама никогда особенно деда не любили. Или, по крайней мере, редко к нему прислушивались. И его желания уж точно были последним, с чем считались в доме.

Вот по отцу тети Нияры сразу чувствовалось, что он в своей семье – самый-самый. Самый главный, самый значимый, без его разрешения там, наверное, никто шагу не делает. Тетя Нияра, вон, сделала, и что? Янка вспомнила вдруг, как видела отца Таля последний раз, на берегу, когда она сбежала, а он сидел пьяный и стал ее учить жить. Наверное, он всю жизнь чувствовал себя виноватым. Или наоборот? Гордился тем, что ради него тетя Нияра порвала со своей семьей?

Янка толкнула калитку. Полной грудью вдохнула, вобрала в себя тягучий запах роз, которые росли вдоль дорожки. Успокоилась. Что ей дед? Ну, пьет на кухне, что ж теперь? Попробуй работать на коньячном заводе и не пить. Все пьют. Кто от работы, кто от того, что ее нет. Это были не ее слова, не ее мысли, это бабушка так говорила, когда, поругавшись с пьяным дедом, шепталась с мамой. В мире все какое-то неизменное, постоянное, ничего не происходит, будто замерло, все повторяется изо дня в день, и каждую пятницу она слышит всё те же слова…