На очередном кооперативном собрании разразился скандал. Люди в доме жили творческие, эмоциональные и не хотели лицезреть эту железнодорожную клумбу имени Смоктуновского; Эмиль Брагинский кричал, немного картавя, что он хочет видеть «дикую природу». Постановили: по полю не ходить, ничего не сажать и не нарушать христолюбную красоту пейзажа.

На следующее утро Иннокентий Михайлович как ни в чем не бывало спокойно окучивал свою клумбу в виде буквы «S», а я со своего первого этажа подавала ему воду для поливки.

А Дима Шушкасов стал писать картину: на фоне ромашкового поля стоит Иннокентий Михайлович с глазами врубелевского Пана, в своих неизменных летних шортах, в выцветшей от солнца майке, с перекинутым через плечо полотенцем после купания, а рядом с ним – огромный подсолнух. Потом незаконченную картину я пересказываю Смоктуновскому.

– Алла, дорогая, какой стыд! Что же вы мне раньше не сказали, что художник заслонил рукой мой подсолнух? Я бы его с корнем вырвал!

– Ну что, вы, Иннокентий Михайлович, это было так прекрасно и символично – на однообразном фоне ромашкового поля нашей актерской братии вырастает подсолнух – та же ромашка, но больше и по-другому окрашена, как вы, Иннокентий Михайлович Смоктуновский.

У него светлеют глаза, и уже совсем по-детски:

– Как, как вы сказали? На однообразном фоне?.. Один… Какой прекрасный образ! Какой точный и прекрасный образ! В следующем году я там посажу два подсолнуха – будем вместе раздражать!

На следующее лето ромашек на поле не было, а все поле было в красивом клевере. Так природа нас удивила. Смоктуновский продолжал ухаживать за своей клумбой, и я со страхом ждала этого диссонанса – на прекрасном поле два подсолнуха. Ужас. Но посередине ухоженной клумбы Смоктуновского расцвел один большой красный мак. Один. А еще через год поле все было белесое, в каких-то неизвестных мне мелких полевых цветочках, а посередине клумбы возвышалась большая прекрасная белая лилия.

Семена Иннокентий Михайлович привозил из дальних стран, и поэтому на его грядках и на его балконе всегда росло что-нибудь удивительное.

Мы стали все потихоньку копать на другой стороне дома маленькие грядки. Мою грядку мне копал сам Смоктуновский и хотя поделился своими семенами, ничего путного у меня не выросло.

Очень любовно ухаживала за своим маленьким огородом Зара Долуханова. Как-то мы возвращались с Неей Марковной из леса с грибами и в дверях встретили Зару, только что вернувшуюся их Парижа. Нея сразу же налетела: «Ну как там Париж? Какие оперы вы слушали?» – «Ужасно, ужасно, Неечка, катастрофа! Все мои кабачки померзли!»

Сейчас в доме живут другие люди, клумба Смоктуновского не сохранилась, хотя его дочь Маша старается каждую весну ее оживить.

И все поле в высокой траве со случайными полевыми цветами, через него вытоптана тропинка от дома до речки, чтобы ближе идти купаться.

Грядки разрослись. У некоторых там даже вырастают парниковые огурцы. Но как мне жалко, подъезжая к дому, не видеть на берегу рыбака Николая Андреевича Крючкова в пиджаке и с золотой звездой на лацкане, возвращающегося из леса после прогулки с большой красной палкой Владимира Этуша (он переехал на отдельную дачу). Смотреть какое-нибудь классное кино у Васи Катаняна, встретить идущую по берегу Инну Чурикову с прижатым к груди очередным сценарием (они тоже перебрались в отдельный дом), Таривердиева, ловящего ветер на своем парус-серфинге, лепить пельмени у Божовичей или зайти под Новый год к Швейцерам, где всегда тебя вкусно покормят.

Помимо житья на Икше, с Иннокентием Михайловичем я снималась много в кино: «Степень риска» (режиссер И. Авербах), «Чайковский» и «Выбор цели» (режиссер И. Таланкин), «Легенда о Тиле» (режиссеры А. Алов и В. Наумов), «Живой труп» (режиссер В. Венгеров), – однако в кадре мы с ним не сталкивались. Иногда на озвучании в тонстудии он мне сделает какое-нибудь замечание – и всё.

Правда, много лет назад мы вместе дня два репетировали сцены из «Гамлета»: он – Гамлета, я – Офелию… Меня вызвали на «Ленфильм» как раз в то время, когда я сама репетировала роль Гамлета в Театре имени Маяковского. Бросив все дела, я помчалась в Ленинград, по дороге соображая, как Козинцев мог догадаться о моем Гамлете? Оказывается, вызвали на Офелию… Любопытство удержало меня тогда на те два дня репетиций в Ленинграде, но до сих пор сохранилось смущение перед Смоктуновским за неудачное «чириканье» не свойственной мне роли и желание доказать, что «могу»…

– Иннокентий Михайлович, вы не помните, как репетировали со мной в «Гамлете»?

– Нет… Впрочем, что-то припоминаю… Это была репетиция в комнате, а почему не было кинопроб – не знаю… Хотя потом, читая вашу книжку, где вы пишете, что хотели играть Гамлета, посмеялся. Забавно, дружочек, вы это написали, очень наивно браться женщине за эту роль.

Я не спорю… Продолжаю спрашивать.

– А как вы относитесь к своему Гамлету?

– Тогда этой роли были отданы не только силы и опыт, но и кусок жизни. Отданы трепетно, с сердцем, душою. Извините, что банальные слова говорю, но это так и есть. Когда фильм был уже снят, то казалось, что можно было сделать лучше, тоньше… Но я был в работе предоставлен самому себе. Режиссер с самого начала сказал, что хочет выявить мою индивидуальность, поэтому разрешил мне делать что хочу. Жена меня успокаивала: «У тебя помощник хороший». – «Кто?!» – «Шекспир»… Однако драматургия – это метафизическая основа, а мне был, конечно, нужен критический взгляд со стороны. Но я сделал то, что я мог сделать на том отрезке моей жизни.

И потом – я сыграл Гамлета в том возрасте, в каком его нужно играть. Лоренс Оливье спросил меня (это было в 66-м году): «Сколько вам лет?» – «Сорок два года». – «О, успел. Повезло! Потом сердце не выдерживает такой нагрузки»…

Я обожала Смоктуновского и много смотрела его в разных ролях, в том числе и в «Царе Федоре». Он там играл гениально, хотя и неровно, потому что иногда зависел от бездарности партнеров, которые давали ему не те реплики, и он немного раздражался; иногда зал был «не тот», и Смоктуновский опять раздражался. Это бывает. Но в лучших спектаклях рисунок его роли был гениален! Я не видела Москвина в роли царя Федора. Допускаю, что было хорошо. Но Смоктуновский играл вряд ли хуже. Объемно, мощно! И когда он ушел из Малого, этот рисунок роли остался, и его повторяет и осваивает каждый молодой актер, которого вводят на роль Федора Иоанновича. Осваивать рисунки больших ролей, сыгранных большими актерами, – очень большая школа для молодых! Именно эта техника освоения рисунка мастера создала великую русскую актерскую школу. И это возможно только в репертуарном театре. Так же неровно и нервно он играл Иудушку Головлева во МХАТе.

Когда мне предложили сниматься в телевизионном фильме «Дети солнца», я ни минуты не колебалась, потому что мы со Смоктуновским были партнерами в кадре. На съемках мы стали сразу же ссориться. Я тогда уже начала писать о нем заметки и порой специально провоцировала его на какие-то рассказы или реплики.

Книжка моя потом так и называлась – «А скажите, Иннокентий Михайлович…».