— Дареному коню в зубы не смотрят, — серьезно провозгласила Тереза. — Особенно в нашем случае.

Мовита улыбнулась Дженни.

— Похоже, парню очень нравятся твои зубы, — заметила она.

— Он считает, что у нее красивая улыбка! — воскликнула Зуки так гордо, как будто это ей сделали комплимент.

Дженнифер покачала головой.

— Это просто парень с моей работы, — зачем-то пояснила она.

— Знаете, что говорят об улыбке? — спросила Тереза. — Говорят, что люди во всем мире улыбаются на одном языке. Улыбка значит одно и то же, куда бы человек ни поехал. Ты можешь улыбаться по-английски, и в Таиланде это будет означать то же самое. Вы понимаете, о чем я?

— Неужели и во Вьетнаме моя улыбка будет значить то же самое? — ехидно спросила Шер.

— Моя улыбка будет, а твоя — нет. Ты не улыбаешься, ты просто скалишь зубы.

— Кто-нибудь хочет леденцы? — предложила Дженнифер.

В конце концов она отдала их Терезе, лак для волос достался Шер, а крем для рук Дженнифер подарила Мовите. Она была счастлива, что может поделиться своими подарками, как будто для нее снова вернулись времена студенчества.

Тереза, разогревая ужин, рассказала Дженнифер, что получает из дома настоящие деликатесы: салями, хороший сыр и многое другое.

— А ты что обычно готовила на ужин в Нью-Йорке? — спросила она.

— Обычно мы делали заказ, — растерянно ответила Дженнифер.

Зуки рассмеялась:

— Представляете? Заказ! Как будто есть такая еда — заказ!

Все засмеялись, только Мовита осталась серьезной.

— У меня тоже есть кое-что для тебя, — сказала она и полезла в карман. — Это от начальницы.

Мовита передала Дженни конверт.

— Надо же, два письма за один день! — воскликнула Зуки.

Дженнифер развернула записку, молча прочла ее и спросила:

— Это правда, что в день посещений ко мне может прийти только один человек?

Мовита пожала плечами:

— Не совсем так. У тебя есть час, и ты сама решаешь, как его поделить. Например, по полчаса каждому или еще как-то. Но ты должна сообщить Хардинг, кого хочешь видеть, — объяснила Мовита. — Без специального разрешения могут приходить только члены семьи и адвокаты.

— Ну что, пустишь этого парня, который прислал посылку? — улыбнулась Зуки.

— Пускай только тех, кто сможет тебя развеселить, — посоветовала Тереза.

Дженни решила, что увидится с обоими, только для Тома оставит больше времени.

Гвен была пьяна, но не настолько пьяна, чтобы не понимать этого. Ей было отчаянно стыдно, а еще больше — страшно. Она боялась потерять работу. Гвен убрала в ящик стола бутылку и дневник и горько усмехнулась. Это просто смешно! Она, наверное, была единственным человеком в Дженнингс, который не хотел расставаться с этой тюрьмой, — ни сегодня, ни в будущем, никогда…

Гвен встала и подошла к окну. Сквозь грубые решетки она увидела ярко освещенную двойную ограду из колючей проволоки. Не слишком романтический пейзаж…

Растопырив пальцы, Гвен провела рукой по волосам, затем потерла глаза. Пора идти домой. Но ей было просто необходимо с кем-нибудь поговорить.

Гвен вышла из кабинета, вопреки позднему часу надеясь увидеть Мовиту на ее обычном месте. Но Мовита, очевидно, уже ушла в камеру, а мисс Ринглинг, как всегда, без четверти пять надела свое пальто, не собираясь задерживаться на работе ни минуты дольше положенного, даже если бы начался бунт и всех сотрудников тюрьмы взяли в заложники.

Разочарованная, Гвен вернулась за свой стол. Как ей хотелось, чтобы в мире нашелся хотя бы один человек, с которым можно было бы поделиться наболевшим или просто посмеяться! Джин — плохой товарищ. Джин не хочет тебя слушать, а главное, не отвечает на вопросы. Гвен понимала, что джин, поначалу снимая боль и напряжение, превратился в ее самого страшного врага. Люди из «ДРУ Интернэшнл» тоже были врагами. Да и департамент тюрем штата мог вот-вот превратиться во врага. Чиновникам надоела и она сама, и ее постоянная борьба за улучшение условий в Дженнингс и расширение тюремного бюджета. Заключенные тоже не были — да и не могли быть — ее друзьями. Но зато все они — и «ДРУ Интернэшнл», и департамент, и заключенные — хотели видеть ее на своей стороне.

Гвен посмотрела на свой внушительный доклад. Она готовила его дома и отдавала печатать в постороннюю контору за свой счет, потому что не хотела, чтобы хоть один человек в тюрьме — ни из сотрудников, ни из заключенных — знал о предложениях «ДРУ Интернэшнл» и о том, что она на них ответила. Весь ее опыт работы в тюрьме доказывал, что слухи здесь — самое страшное зло.

Гвен полистала свой толстый отчет. Завтра она сама отнесет один экземпляр на почту, а сейчас ей нужно сделать копию и убрать все под замок. Вместе со всеми расчетами, графиками и прогнозами — словом, со всеми наглядными доказательствами того, что план «ДРУ Интернэшнл» должен провалиться.

Моральную сторону проблемы Гвен охарактеризовала прямо и резко:

«Кроме практических, гуманных и экономических соображений, обоснованных выше, следует принять во внимание политические и этические аспекты данного предложения. Эксплуатация несчастных, лишенных свободы женщин может рассматриваться как одна из форм рабского труда. По моему мнению, заключенные Дженнингс — и любой другой тюрьмы — не могут и не должны расцениваться в качестве источника дохода. Пусть они лишены права голосовать, но мы не должны лишать их остальных прав человека.

Новый век принес новые социальные проблемы, связанные с тюрьмами. Без сомнения, рост численности заключенных в женских тюрьмах создает серьезные трудности и увеличивает бремя налогоплательщиков. Но превращать это в возможность получения прибыли — ложный путь. В центре нашего внимания должны оказаться бесчисленные проблемы этих женщин. Любой другой подход приведет к катастрофе».

Сейчас Гвен испытывала пьяную гордость за свой доклад и свою работу в Дженнингс. Ей захотелось немедленно действовать, и она решила прогуляться в жилой отсек. Камеры заперли уже больше часа назад, значит, она никого не встретит, а главное, никто не подойдет близко и не почувствует запах джина. На всякий случай, Гвен все-таки зашла в туалет, чтобы почистить зубы и сполоснуть лицо холодной водой, затем надела пиджак и, расправив плечи, направилась к камерам.

После отбоя у заключенных было всего несколько минут, чтобы занять свои места, затем решетки закрывались и охранники проводили перекличку. После этого полчаса давалось, чтобы приготовиться ко сну, и свет выключался. Тюрьма погружалась во мрак, были слышны только приглушенные звуки, нарушающие предписанную тишину: храп, стоны и всхлипывания. Плакали здесь каждую ночь. И будут плакать еще больше, если «ДРУ Интернэшнл» захватит ее тюрьму…