А когда она пересела на почтовый глиссер и Дынгай остался один на берегу, он вдруг ощутил такое одиночество, что впервые, как помнил себя, заплакал...

Но они не забывали друг друга.

Мария Петровна часто писала Василию; он отвечал, старательно выводя буквы на страничках в косую линейку, вырванных из ученической тетради. А когда Оксанка поехала поступать на факультет народов Севера Хабаровского пединститута, то Василий поехал с сестрой. И Мария Петровна и муж ее, Коля, очень тепло встретили гостей из далекого стойбища.

И вот теперь, когда Василию Карповичу выпало счастье найти дорогую жемчужину, он твердо про себя решил, что никому не продаст ее, а отвезет жемчужину в Хабаровск и подарит своей учительнице...

Так думал Дынгай и даже не заметил, как длинная тень от серебристого тополя переместилась вслед за уходящим солнцем, а когда заметил это, вспомнил, что уже долго держит жемчужину во рту. Он вынул ее, взял из сумки кусок бинта, окунул его в блестящую струю родника, завернул жемчужину в марлю и спрятал на груди, под рубахой, чтобы, как говорил дед Яков, жемчужина получила еще бо́льшую твердость...

...В конце июля окончился отстрел пантовых изюбрей. Дынгай сдал в Заготконтору дорогие панты и отправился в город.

На пароходе «Шторм» он встретил знакомых нанайцев, сходил с ними в буфет. Стоя у прилавка, распили несколько бутылок плодоягодного вина и закусили жестким печеньем. Дынгай спрашивал у нанайцев о делах на охоте и на рыбалке, а те в свою очередь интересовались, долго ли нынче приходилось гнаться за пантовым изюбрем и сколько выдано охотникам билетов на отстрел рогачей. Заговорили и о ловле перламутровой ракушки, и Дынгай пожаловался, что вот уже второй год как совсем мало стали ее принимать, — видимо, пуговичные фабрики перешли на пластмассу, и очень пожалел, если это именно так. А ракушки стало очень много, все отмели на берегах проточных рек испещрены бесчисленными дорожками — следами передвижения моллюсков из мелких на более глубокие места.

— Тбилиси, конечно, далеко от нашего Гаила, а вот почему Биробиджан давно не берет перламутра? — с сожалением произнес Василий Карпович. — Можно по Тунгуске доставлять ракушки на лодках до Николаевки, а там до Биробиджана совсем рукой подать. А прежде, бывало, и в Тбилиси много ракушек отправляли. Кто тут виноват, однако, не знаю...

— Верно, Василий Карпович! — согласились знакомые нанайцы; они тоже не понимали, почему плохо используются большие запасы некогда знаменитой на весь край даурской жемчужницы.

Дынгай достал из кармана узелок, развязал его, и на ладони у него засверкала чудесная жемчужина. Все, кто были поблизости, подошли полюбоваться. Какой-то хитроватый мужичок пытался даже купить жемчужину, но Дынгай решительно заявил, что она не продается. Он, правда, не рассказал, кому везет эту драгоценную вещицу, а когда его спросили, зачем он едет в город, ответил:

— Сестричку Оксанку решил проведать, давно писем от нее не было!

Всю дорогу на пароходе только и говорили о жемчужине, которую Дынгай вез с собой, и ему пришлось рассказать любопытным девушкам, как он ее добыл.

— Когда мы ехали на Дальний Восток, то знали, конечно, что в крае есть и золото, и платина, и женьшень, он ведь дороже золота, а вот что в ваших реках есть жемчуг, я, честное слово, только сегодня узнала и своими глазами увидела, — сказала девушка.

Кто-то посоветовал Василию Карповичу — кажется, тот самый старичок, что пытался купить жемчужину, — непременно зайти в Ювелирторг, узнать ей цену. Но Дынгай остался совершенно равнодушным к этому совету. Лишь после того, как нанайцы сказали, что, пожалуй, интересно узнать стоимость такой жемчужины, Василий Карпович решил, что по пути, пожалуй, зайдет и узнает...

Худенький старичок, перекидывая из одного уголка рта в другой докуренную папироску, долго вертел в руках жемчужину, разглядывал ее в лупу, клал на крохотные весы, почти час колдовал над ней, потом сбросил с морщинистого лба на переносицу свои очки и уставился на Дынгая, словно не веря, что эта драгоценная вещь — собственноеть нанайца.

— Сколько? — спросил Дынгай, которому надоело ждать, и, как всегда, глаза его блеснули веселой улыбкой.

— Нет у нас указания принимать! — сказал ювелир. — Уже давненько не спускают нам никакой инструкции на приемку жемчуга.

— Это почему же не спускают? — удивился Дынгай с почти детской наивностью. Он, как известно, смотрел на мир гораздо проще, чем это было принято, и поэтому порою казался другим, более искушенным людям, слишком наивным.

— Очень просто: давно уже принято считать, что у нас нет никакого жемчужного промысла, — ответил старичок, которому не очень-то хотелось пускаться в дискуссию с Дынгаем на эту тему, да еще теперь, когда два покупателя примеряли наручные часы «Победа».

Однако Дынгай проявил настойчивость:

— Ну все-таки скажите, сколько она стоит?

— Думаю, что много стоит, — бросил из-за прилавка старик. — А лучше всего вовсе не продавать ее.

— Это хорошо, что много стоит, — очень довольный произнес Дынгай и веселый выбежал из магазина.

Такая жемчужина будет достойным подарком Марии Петровне.

Дынгай рассказал мне, что застал у Марии Петровны всех ее бывших учеников, в том числе и свою Оксанку. Мария Петровна усадила Василия за стол, напоила чаем с пирожными и долго расспрашивала его о делах на Гаиле. А потом Дынгай достал узелок и развязал его. Все ахнули от удивления.

— Это вам, дорогая Мария Петровна, — сказал он. — Такой жемчужины ни у кого нет. Раз в сто лет, наверно, такая попадется.

Мария Петровна пробовала отказаться от такого дорогого подарка, но девушки закричали, чтобы она не обижала своих учеников.

— Вы, Мария Петровна, первая открыли нам путь к свету, к знаниям, — сказала Оксанка и, посмотрев на брата, добавила: — Пусть этот подарок будет не только от Васи, а от всех нас.

— Конечно, — подхватила Катя Бельды, — в память о нашем Гаиле.

Тогда растроганная Мария Петровна шутливо заявила:

— Теперь я буду как царица Клеопатра! — И рассказала легенду о царице Клеопатре, обладательнице самой крупной и дорогой жемчужины в мире, и о том, как царица в присутствии знатных гостей бросила жемчужину в бокал с уксусом, а когда жемчужина