— Тебе не надо меня бояться, я не причиню тебе никакого вреда.

— Ты кто? — наконец разжала плотно стиснутые губы Селистена.

— Ну, как бы тебе сказать…

Я уже было собрался рассказать на ходу сочиненную сказочку про злые чары и заколдованных князей, но меня резко одернули:

— Вот только не надо мне врать! Я ложь за версту чую, так что советую очень крепко подумать, прежде чем начинать.

Видали? А если бы я не собирался врать? Она бы обидела совершенно честного человека! Хорошо еще, что я попался. Но заготовленную манеру поведения придется изменить. Значит, немного правды все-таки надо будет рассказать.

Заметив, что я колеблюсь, она меня добила:

— Если будешь врать, кликну стражу. Их в тереме и во дворе много, со всеми не справишься.

Ишь, какая проницательная попалась! И откуда ты только на мою голову свалилась?

— Меня зовут Даромир. По воле случая я был вынужден вселиться в твою собаку. Только что, во дворе, я пытался расколдоваться, но у меня ничего не получилось.

— Даромир… А не тот ли ты наглец, который пытался украсть у нас перстень и которого приговорили к казни?

— Я не наглец, а вообще-то да, это я.

— Этого не может быть!

— Нет, может, я и есть.

— Нет! Есть моя собака Шарик, которого мне подарили еще щенком.

— Шарика ты, конечно, могла знать щенком, но мое детство прошло вдалеке от этих мест, и вряд ли мы пересекались.

Ну разве можно так медленно соображать? Начинает надоедать. Никогда не понимал этих женщин. Вру — ругаются, говорю правду — впадают в оцепенение.

— Собаки не разговаривают!

— Собаки нет, а я — да.

— Ты же собака?!

— Я мужчина, причем очень даже симпатичный, — попытался пошутить я и даже подмигнул ей правым глазом.

— Ах, мужчина… — задумчиво протянула боярышня. — Подойди ко мне поближе, симпатичный.

Вот это другое дело. Наконец-то она оклемалась. А что тут, собственно, такого, если честный пес решил немного поговорить? И я, усыпленный мягким голосом, подошел к коварной женщине. Я-то думал, она меня рассмотреть повнимательнее хочет или погладить решила. Помыслы ее оказались значительно более изощренными. Продолжая придерживать левой рукой рубашку, в тот момент, когда я хотел ткнуться носом в знак примирения и отсутствия дурных мыслей (ну почти отсутствия), правой рукой эта чокнутая протянула ручонку к небольшому столику у кровати. Последнее, что я запомнил, был неумолимо приближающийся к моей голове бронзовый подсвечник.

* * *

Ох, что-то с моей головой в последнее время все какие-то проблемы. Бррр. Ну и какой умник меня водой поливает? Не хочу я открывать глаза. А вдруг мне все это приснилось? И «Кедровый скит», и Кипеж-град, и собачья шкура, и рыжая бестия? Вот открою сейчас глаза, а меня Серафима завтракать позовет. Например, оладьи с черничным вареньем.

На меня опять полилась ледяная вода. Нет, Серафима так меня будить не будет. Такую пакость может со мной сделать только… Селистена! Значит, это был не сон, и глаза открывать все-таки придется.

— Шарик, вставай, я же вижу, что ты очнулся.

Точно, не сплю. Или, может быть, все-таки это сон? Ну кошмарный, ну с рыжими монстрами, но все-таки сон?

— Хватит притворяться, ну не рассчитала немного, но кто же знал, что ты у нас такая неженка?

— Неженка?! Да окажись на моем месте кто-нибудь другой, таким ударом ты бы его прибила!

Все-таки пришлось очнуться. Вывела из себя. Голова отозвалась на пробуждение сильной болью. Потрогал ее лапой — вроде бы цела. Надо мной склонилась Селистена с кувшином воды и полотенцем.

— Ну так не прибила же?

— А я тебе за это спасибо должен сказать, да? За что, кстати, ты меня так неласково?

— Ты еще спрашиваешь? А то, что ты за мной подглядывал, когда я переодевалась, это как?

— Никак.

— Как никак?

— Я просто не подглядывал, и все. Так что ты меня ударила ни за что, и неплохо бы извиниться.

От возмущения у Селистены пропал дар речи. Конечно, если общаться все время с такими дуболобами, как Демьян, то может сложиться обманчивое впечатление, что ты самая умная. Ух ты, как ее зацепило, до сих пор отойти не может. Щечки надуваются, ротик шипит, носик морщится. Разве только уши не шевелятся.

— Как это не подглядывал? Я же переодевалась, а ты лежал и смотрел!

Вот мы и подобрались к самому интересному.

— Ты же сама сказала, что я «лежал и смотрел», а никак не подглядывал.

— Ты… — От второй волны нахлынувшего возмущения у мелкой опять пропали нужные слова.

— А что ты вдруг зашипела? Именно так и было. Я не прятался, не скрывался, я лег на мой законный коврик и лежал. А твое желание раздеться было абсолютно добровольным. Ты сама начала раздеваться передо мной, и я был просто вынужден присутствовать при этом процессе. Не скрою, делал я это, конечно, не без удовольствия, но обвинять меня в том, что я за тобой подглядывал, по меньшей мере некорректно. Так что удар, нанесенный бронзовым подсвечником по лохматой голове твоей собаки, которую, по твоим же словам, ты растишь с щенячьих времен, считаю незаслуженным. Единственная возможность разрешить критическую ситуацию — твои извинения. Я, как человек великодушный, конечно, их приму, и конфликт будет исчерпан. Дополнительно хочу заметить, что неоднократно за прошедший день доказал, что заслуживаю доверия.

Вот так, милая. А ты думала, что ты самая умная? Нет, тут есть еще кандидаты на это высокое звание.

— Не дождешься, — наконец изрекла оцепеневшая боярышня.

Ну это мы еще посмотрим.

— Как я понимаю, извинений не последует. Хорошо. Значит, я, как сторона, необоснованно подвергнутая насилию, считаю возможным обидеться.

С этими словами я демонстративно отвернулся от Селистены и уставился на трещину на стене. Тишина, царившая в комнате, нарушалась лишь моими душераздирающими стонами. Кстати, на самом деле я отделался только шишкой. Голова, конечно, немного гудела, но, видимо, народная мудрость «заживает как на собаке» родилась не на пустом месте. Так что иногда лучше быть собакой, чем человеком.

Наконец хозяйка решила нарушить тяжелое молчание:

— А где сейчас мой Шарик?

Я, конечно, ответил очередным стоном.

— Ладно, извини, я действительно погорячилась. Ну и ты хорош!

Не дав продолжить фразу, я с радостью согласился:

— Конечно, хорош! Я вообще очень хороший человек и вполне приличный пес. Извинения приняты.

Я вскочил с коврика и радостно завилял хвостом. Что поделаешь, собачьи привычки слишком сильны, чтобы их отбросить. Радует, что, когда я стану человеком, эта проблема отпадет сама собой. Ведь у людей нет хвоста.