«Мы знаем, — повторила про себя Маша, — что значит верность и любовь». И прижалась к Сергею еще крепче.

«Так выше головы и чаши

с глотком вина — мы пьем его

за человеческое наше

незыблемое торжество!»

Поэтесса говорила и дальше, что-то про Армию, про власть Советов… Но Морозовы уже услышали самое главное. Они сидели обнявшись, обхватив друг друга руками и дарили друг другу свое тепло.

Точно так же в сотнях других ленинградских квартир сидели многие люди, согревая друг друга, не давая друг другу замерзнуть, ослабеть, потерять веру в чудо. И все они верили в чудо — иначе невозможно выжить в голодном городе, со всех сторон окруженном врагами…

И вечером, накануне новогодней ночи, в квартире Морозовых начались чудеса.

Возвращались из города мамы с полностью отоваренными карточками! Отличное американское мясо, крупа, вермишель, печенье! Женщины плакали, разглядывая это изобилие. Делили на несколько дней.

Маша накрывала на стол. Достала скатерть, красивые бокалы. Полезла на антресоли за новогодними игрушками и в одной из коробок нашла… коробку конфет. Бог его знает на какой Новый год про них забыли и как они попали на антресоли, но сейчас это было просто необыкновенное, невозможное, самое расчудесное на свете чудо!

Дети ждали праздника смирно. Тихо сидели возле печки, тихонько читали, рисовали, иногда засыпали. У Маши каждый раз сжималось сердце, когда она смотрела на них. Их сверстники в мирное время резвились и прыгали бы без перерыва, а у этих детей не было сил на шумные игры.

За стол сели в одиннадцать вечера. О, что это был за стол! Восхитительный суп, почти настоящий, на второе детям мясо, а взрослым просто по целой порции вермишели! Целая тарелка! Потом чай с печеньем. И напоследок Машина коробка конфет. Маша принесла ее в комнату, как драгоценную вазу, которая может разбиться. Принесла и поставила на стол, думая, что сейчас раздастся дружный детский визг…

А дети не кричали. Они со слезами на глазах смотрели на коробку, они гладили ее, рассматривали, обнимали. Потом, когда взяли по одной конфетке, смаковали их, облизывали, растягивали удовольствие.

В комнате было почти тепло, все разрумянились, даже сняли теплую верхнюю одежду. И дети ожили!

На несколько часов они снова стали детьми. Маша взялась играть с ними во всякие игры. Они водили хоровод, они смеялись, они даже попытались играть в прятки! Но быстро устали, залезли под теплые одеяла и заснули.

Заснули и их родители.

Только Морозовы тихонько сидели возле печки, поддерживая огонь.

— Знаешь, что самое страшное? — спросил Сергей Иванович у Маши после долгой паузы.

И сам ответил:

— Я пытался поймать детские желания. А они ничего не хотят.

— Как это? — испугалась Маша.

— Они хотят, чтобы было тепло и не хотелось есть. Сегодня они легли спать абсолютно счастливыми, им нечего больше хотеть. Маш, они не мечтают об игрушках, им даже в голову не приходит захотеть что-нибудь кроме еды…

— А мамы?

— Мамы… Мамы просят, чтоб дети были сыты и живы. Больше им ничего не нужно. О себе они забывают… Мне даже нечего наколдовать под елочку.

— Привет, Дед Мороз!

На коленях у Сергея Ивановича возник птёрк.

— Привет, Снегурочка!

На руки Маше спрыгнула охля.

— Идите спать, мы подежурим, — сказал птёрк.

— Как?

— А вот как!

И птёрк выпустил звездочку прямо в буржуйку. Пламя разгорелось жарче, показалось — в комнате стало ощутимо теплее.

Маша осмотрела комнату. Маленькие охли суетились в комнате, укрывали детей, затыкали дыры в оконной раме, потихоньку штопали детскую одежду.

— Идите спать, — еще раз сказала охля, — сегодня вы под самой надежной в мире защитой. Сегодня вам будет тепло и сытно.

— А завтра? — спросила Маша.

— Завтра? — вздохнула охля, — завтра будет новый день. Но за сегодняшнюю ночь вы выспитесь и согреетесь.

…Звездочек в новогоднюю ночь было гораздо меньше, чем в довоенные годы. И выпускали их птёрки и охли тихонько, чтобы не разбудить спящих людей.

* * *

После Нового года Сергей Иванович принялся за работу. Он знал, что Ленинград выстоит. Знал, потому что сам исполнял это желание сотен людей. Он столько раз мысленно видел, как кольцо блокады разжимается, как продукты привозят в изголодавшийся город! Видел даже грандиозный салют в честь победы во всей войне… Он точно знал, что это будет, только не знал когда.

И он понял, что должен поддерживать у людей веру в победу. Тогда они все выдержат.

И уже не Дед Мороз, а Сергей Иванович Морозов работал, работал и работал.

15 апреля 1942 года в блокадном Ленинграде был пущен трамвай. Чего это стоило в условиях голода, холода и постоянных обстрелов, знают только те, кто это сделал. Не для себя, а для того, чтобы люди помнили: город, их город, жив. И никому и никогда его не сломить!

Когда по городу пошел трамвай, люди смотрели на него и плакали от счастья. Плакал и Сергей Иванович, плакала Маша, ревела сидевшая у Маши на плече охля.

Вообще-то птёрки и охли не приходили к Морозовым в обычное время, кроме как в Рождество или на Новый год, но в этом году появлялись частенько. Чувствовали, что их Деду Морозу очень нужна моральная поддержка.

— Слышь, Дед Мороз, что я тебе расскажу, — охля аж подпрыгивала от нетерпения, — я сегодня специально к врагам сбегала, у них там паника. Они сначала думали, что русские какое-то новое секретное оружие испытывают, блики какие-то непонятные по городу бегают! А потом, когда поняли, что вы трамвай пустили, чуть с катушек не съехали. Один ефрейтор даже плакал: «Мы тут мерзнем, у нас люди гибнут, а они на седьмом месяце блокады пускают трамвай! О какой победе может идти речь, о какой гибели этого города, если они трамвай пустили?»

— Спасибо, — Сергей Иванович аккуратненько погладил охлю по спинке, — не ходи туда больше, они злые.

— Нет, — охля пожала плечиком, — они несчастные. Им холодно, им все надоело, они домой хотят. Не они эту войну начали. А те, кто начал, в окопах не мерзнут…

Второй блокадный Новый год был полегче. Не такие сильные морозы, не такие крошечные пайки по карточкам. До того, чтобы наесться досыта было еще очень далеко, но и по-настоящему голодать люди перестали.

Машин детский сад потихоньку разбрелся. Одной семье удалось эвакуироваться, другие переехали к родственникам. Еще две семьи вернулись жить к себе домой и теперь только забегали в гости.