В тот последний раз, что я был у Драгомирова, сознавая приближающийся конец своего земного пребывания, он сказал мне:

– Ухожу, брат, в лучший мир и тебе не завидую, что остаешься еще влачить свое существование на земле. Прохвост пошел в ход, компания незавидная.

Военный мир, в центре которого довелось быть мне, вплоть до описанных событий апреля 1905 года, жил настолько замкнуто, что вне этого круга мало кто знал, какое особенно тяжелое время в 1904 году переживал Киевский военный округ. Как командующему войсками пограничного округа, которому при международных осложнениях на западной границе для защиты страны пришлось бы стать в первые ряды государственной обороны, мне тяжело было сознавать, что все созданное Драгомировым при моем участии в несколько месяцев растаяло, как снег на солнце.

Японскую кампанию Куропаткин вел наподобие колониальной войны, а не похода на приграничном сухопутном фронте. Народ не призывался для защиты своей родины; предпринятый «поход в Маньчжурию» считали чисто военно-технической операцией, не такой важности, чтобы она требовала мобилизации всей русской армии. Шапками, мол, закидаем! Ограничились, собственно, мобилизацией сибирских корпусов и затем пополняли действующую армию командированием отдельных частей из внутренних корпусов России и добровольцами. Следствием этих полумер было то, что в руках у Куропаткина не оказалось крепкого и хорошо настроенного инструмента, а получился следующий дефект: западная граница государства была обнажена в действительности, ибо полки без офицеров, унтер-офицеров и нижних чинов оказались какими-то теоретическими единицами, а не боевыми частями.

Самое же скверное было то, что все штабы, начиная со штаба корпуса, потеряли голову и словно забыли самые элементарные предписания. Ведь могла же случиться такая вещь, что в октябре 1905 года какой-то «офицер для особых поручений», состоявший якобы при мне, шпионил в течение долгого времени без того, чтобы мне о нем донести. В «Киевлянине» N 193 от 15–28 июля 1906 года помещен изданный мной тогда приказ, показывающий, насколько преуспевал тогда уже развал армии. Начальнику дивизии, бывшему временно генерал-губернатором, старшим по гарнизонам и их помощникам я вынужден был сделать выговор. Приказ этот имел следующее содержание:

Приказ командующего войсками Киевского военного округа

В начале октября 1905 года, в г. Харькове, в комендантское управление явился неизвестный офицер в адъютантской форме, назвавшийся адъютантом командующего войсками Киевского военного округа, поручиком Погосским, и представивший подложное предписание штаба Киевского военного округа о командировании его в г. Харьков для надзора за гражданскими властями по подавлению беспорядков. Означенный офицер после этого оставался в Харькове около 10 дней, представлялся временному харьковскому генерал-губернатору, коменданту и начальнику гарнизона, жил в помещении полицейского управления, где временно было помещение управления коменданта, присутствовал при войсках во время происходивших в городе беспорядков и, наконец, в конце октября уехал, по его словам, в Кременчуг.

В настоящее время выяснено, что означенное лицо не только не было командировано в Харьков, но даже представляется сомнительным его офицерское звание. Имеющиеся в штабе округа сведения о поведении мнимого адъютанта командующего войсками подтверждают полную его корректность в словах и поступках.

Тем не менее не могу не признать, что начальствующие лица отнеслись к совершенно неизвестному им офицеру со слишком большим доверием, не обратив даже внимания на то, что в списке адъютантов командующего войсками его фамилии не значилось и что его исключительные полномочия легко могли быть проверены путем связи со штабом округа по телеграфу. Допускать же неизвестное лицо жить в комендантском управлении и наблюдать за действиями войск во время беспорядков было крайне неосторожно, а если бы человек, называвший себя Погосским, оказался человеком неблагонамеренным, было бы даже преступно.

Ввиду изложенного, обращая на данный факт внимание всех начальников отдельных частей вверенного мне округа, ставлю это недостаточно внимательное отношение к служебным обязанностям на вид бывшему временному харьковскому генерал-губернатору, ныне начальнику 32-й пехотной дивизии, генерал-лейтенанту Сенницкому, бывшему начальнику гарнизона г. Харькова, ныне уволенному в отставку, генералу от инфантерии May, и т. д. коменданта г. Харькова, подполковнику Горбаневу.

Мобилизация на юго-западном фронте свелась на нет, и страна была открыта любому вторжению, которое пожелали бы учинить Германия и Австро-Венгрия. Тогда-то именно и начал я интересоваться внешней политикой – Тройственным союзом, о котором часто и дельно писал «Киевлянин».

То время, полное забот, заставлявших меня непрерывно и глубоко вникать во все тонкости такой машины, как армия, было практикой для подготовки к разрешению задач, которые по воле государя в 1909 году неожиданно были заданы мне, когда я был назначен военным министром. Но лишь после окончания кампании и ликвидации известных последствий войны, обострявшихся к тому же политическим движением в 1904–1905 годах, я смог все приобретенное личным опытом представить к услугам царя и нашего государства.

* * *

Разумная, гуманная дисциплина поддерживает порядок в войсковых частях, тогда как жестокость, грубость и бессердечие ведут к озлоблению и беспорядкам. В Курске командовал Козловским пехотным полком некто полковник Меликов, именно с приемами этого последнего фасона. Не только с нижними чинами, но и с офицерами обращение его было до того жестокое и грубое, что и без пропаганды возможен был бунт.

На произведенном мною смотре полк заслужил похвалу: офицеров я благодарил за прекрасные результаты их трудов, а с командиром полка отъехал на такое расстояние от строя, чтобы нас не могли слышать, и, не стесняясь, энергично высказал все, что мне о нем известно и чего я впредь не допущу.

* * *

В то время как уже к Пасхе 1905 года в частях войск вверенного мне округа дисциплина была восстановлена и полки находились в руках их командиров, в Киевской саперной бригаде вспыхнул прискорбный бунт, убедивший меня в том, что мы сидели на порохе.

18 ноября 1905 года, как обыкновенно, около 6–7 часов утра, я работал у себя в кабинете. Без всякого предупреждения дверь отворилась, и передо мной предстали два запыхавшихся молодых понтонных офицера, доложивших, что, когда они пришли на занятия, понтонеры самовольно стали разбирать ружья и выходить из казарм. Поблагодарив их за усердие, я объяснил, что прежде всего им следовало доложить об этом своим непосредственным командирам, раз нижние чины вышли у них из повиновения. По телефону же дал знать командиру 21-го армейского корпуса генералу Драке, приказав принять меры к водворению порядка на Печерске.

Командиры саперных батальонов приняли меры, чтобы своими силами на Печерске ликвидировать эту вспышку, но пока готовились, к бунтующим стала приливать толпа из города, начали переходить саперные солдаты, в том числе и хор музыки саперной бригады, в котором было много евреев.