На Эрагона его мужественное поведение, надо сказать, произвело сильное впечатление.

Темное пространство вокруг них казалось бескрайним, но Эрагону отчего-то представлялось, что оно потихоньку смыкается, точно пытаясь поймать их в невидимые сети, и от этого ощущения необъяснимая тревога, которую он испытывал из-за необходимости делать столь непростой выбор, становилась только сильнее. «Ведь от моего приговора зависит вся его дальнейшая жизнь», — думал он.

На время отодвинув вопрос о наказании Слоана, Эрагон прикинул: а что он, собственно, о нем знает? Этот человек самозабвенно любит свою дочь — собственнической, эгоистичной, какой-то нездоровой любовью, имеющей, впрочем, определенную связь с той ненавистью и страхом, которые он испытывает к Спайну, месту гибели его жены Измиры и вечному источнику его тоски. Он сторонится своих родственников, но очень гордится своей работой и любит ее. А еще Эрагон вспомнил кое-какие истории о трудном детстве Слоана. Впрочем, он и сам очень неплохо знал, каково это — жить в Карвахолле, не имея родителей.

Эрагон так и сяк крутил эти разрозненные сведения и воспоминания, размышляя над их сутью и смыслом и пытаясь пригнать их друг к другу, точно разрозненные детали головоломки. Это плохо ему удавалось, однако он был упорен и вскоре выследил немало связей между событиями и чувствами, наполнявшими жизнь Слоана, и у него получился не совсем ясный, но все же вполне правдоподобный портрет того, кем был этот непростой человек. Вплетя в свой мысленный гобелен последнюю нить, Эрагон почувствовал, что вроде бы стал понимать даже причины предательства Слоана. В общем, теперь он до некоторой степени чувствовал этого человека.

И не только чувствовал; ему казалось, что он его понимает, что ему удалось вычленить те основы, что составляют личность Слоана, те элементы, без которых он оказался бы совершенно иным человеком. И тут ему на ум пришли три слова древнего языка, которые, казалось, полностью вмещали в себя сущность Слоана, и, ни секунды не думая, Эрагон неслышно прошептал эти три слова.

Слоан не мог этого слышать, однако же вздрогнул, впился пальцами в ляжки, и на лице его возникло тревожное выражение.

Холодные мурашки поползли по телу Эрагона, по его рукам и ногам, когда он увидел, как мясник реагирует на его, Эрагона, раздумья. Он даже попытался найти какое-то объяснение подобной реакции, и каждое из этих объяснений оказывалось более невероятным и запутанным, чем предыдущее. Лишь одно из них в итоге показалось ему более-менее приемлемым, но даже и с ним он никак не мог полностью согласиться. Он снова прошептал три заветных слова, и, как и в предыдущий раз, Слоан беспокойно заерзал и почти неслышно пробормотал: «Кто там топчет мою могилу?..»

Эрагон медленно выдохнул, не в силах поверить собственной догадке. Однако проделанный опыт не оставлял места сомнениям: он совершенно случайно угадал истинное имя Слоана! Это открытие даже слегка ошеломило его. Знать чье-то истинное имя — тяжкая ответственность, ибо это дает полное право властвовать над тем, кому это имя принадлежит. Подобные знания таят в себе множество тайных опасностей, а потому эльфы, например, крайне редко открывают кому-то свои истинные имена, а уж если открывают, то только тем, кому доверяют без оглядки.

Прежде Эрагону никогда еще не доводилось узнать чье-то истинное имя. И он всегда думал, что если это случится, то только как некий дар от того, кого он очень любит, ради кого готов даже жизнью своей пожертвовать. То, что он сам и без согласия Слоана узнал его истинное имя, было просто стечением обстоятельств, и Эрагон оказался совершенно к этому не готов, а потому пребывал в неуверенности, не зная, что с этим знанием делать. Особенно его угнетало то, что истинное имя Слоана он мог узнать только в том случае, если понимал этого человека лучше, чем самого себя, тогда как своего собственного имени Эрагон так и не знал, и у него не было на этот счет ни малейших догадок.

Вот что совершенно выбило его из колеи. Он подозревал, зная природу своих врагов, что о себе самом ему известно далеко не все и это вполне может оказаться для него смертельно опасным. И вот сейчас, в эту самую минуту, Эрагон поклялся себе, что непременно уделит значительно больше времени изучению собственного «я» и попытается все же узнать, каково его истинное имя. Он очень надеялся, что в этом ему смогут помочь Оромис и Глаэдр.

Какие бы сомнения, какую бы бурю чувств ни вызвало в его душе случайное обнаружение истинного имени Слоана, это все оказалось для него полезным, ибо дало ему некую подсказку относительно того, как ему поступить с мясником. Однако, хотя общий план действий был ему теперь ясен, он все же некоторое время еще прикидывал, удастся ли ему воплотить этот план в жизнь именно так, как хотелось бы.

Слоан слегка качнул головой и повернулся к Эрагону, когда тот встал и сделал несколько шагов за пределы круга, освещенного слабеньким светом костерка.

— Куда ты идешь? — спросил Слоан. Эрагон не ответил и ушел во тьму.

Он бродил по этой дикой местности довольно долго, пока не отыскал низкий широкий камень, покрытый пятнами лишайников с чашеобразным углублением посредине.

— Адурна рийза! — сказал он, и вокруг этой естественной каменной чаши возникло множество изящных изогнутых серебристых трубочек, по которым в нее стали по капельке стекать те запасы влаги, что таились в почве. Когда углубление в камне наполнилось водой и эта вода, вызванная силой магического заклятья, стала возвращаться обратно в землю, Эрагон остановил чары.

Он выждал, когда поверхность воды станет абсолютно спокойной и застывшей, как зеркало, и опустился перед камнем на колени. В тихой воде плавали отражения звезд.

— Драумр копа! — сказал Эрагон и прибавил еще несколько древних слов, составлявших заклинание, позволяющее видеть других на расстоянии и говорить с ними. Оромис научил его пользоваться этим «магическим зеркалом» за два дня до того, как они с Сапфирой улетели из Эллесмеры в Сурду.

Вода казалась совершенно черной, а отражавшиеся в ней звезды были похожи на горящие свечи. Вскоре в центре водяного зеркала появилось светлое пятно овальной формы, затем изображение стало более четким, и Эрагон узнал внутреннее убранство большого белого шатра, в котором горел лишенный пламени красный эльфийский светильник эрисдар.

Обычно Эрагону не удавалось даже в «магическом кристалле» увидеть человека или место, которых он никогда прежде не видел, однако эльфийское «говорящее зеркало» обладало возможностью передать нужное изображение любому, кто в него заглянет. Но и «по ту сторону» собеседник Эрагона видел и его самого, и то, что его окружало. Таким образом могли общаться друг с другом даже совершенные незнакомцы, находясь при этом в любом уголке света, что было особенно важно, скажем, во время войны.

В поле зрения Эрагона попал высокий эльф с серебристыми волосами и в доспехах, явно поврежденных в бою. В нем Эрагон узнал лорда Даэтхедра, советника королевы Имиладрис и друга Арьи. Если Даэтхедр и был удивлен, увидев Эрагона, то никак этого не проявил; он лишь поклонился, привычным жестом коснулся двумя пальцами губ и сказал своим певучим голосом: